Дворец сновидений - Исмаил Кадаре

угольный чад, как и тогда. Сотрудники стояли перед ним, словно тени, готовые услужить. Он потребовал папку с главными снами за последние месяцы и, когда ее принесли, велев сотрудникам оставить его одного в покое, принялся медленно ее перелистывать. Пальцы его дрожали все сильнее по мере того, как он переворачивал листы. Биение сердца совсем замедлилось. В верхней части каждого листа, справа, стояли дата и прочие служебные пометки. Последняя пятница декабря. Первая январская. Вторая январская. Вот наконец и то, что он искал, фатальное главное сновидение, которое привело его дядю в могилу, а его на должность директора Табира. Он с трудом прочитал его, словно на глазах у него была повязка из белой кисеи, едва пропускавшая свет. Это было то самое сновидение столичного торговца овощами, что дважды прошло через его руки, и примерно с тем самым толкованием, как он и ожидал: Мост — Кёпрю — Кюприлиу. Музыкальный инструмент — албанский эпос. Рыжий бык, возбужденный им, должен был атаковать государство. О господи, воскликнул он про себя. Ему все это было уже известно, и тем не менее, когда он увидел записи, у него по всему телу пробежали мурашки. Он закрыл папку и так же медленно ушел.

Многие ужасные тайны узнал он с тех пор, как оказался во главе Табира, и все же тайну той ночи, тайну удара по Кюприлиу и их ответного удара, ему узнать так и не удалось.

В камерах изолятора продолжался допрос торговца овощами. Протоколы его допросов перевалили уже за восемьсот страниц, и конца им не предвиделось. Однажды он приказал принести их и часами в них разбирался. Впервые ему довелось знакомиться с подобными протоколами. Сотни страниц были заполнены всякими мелкими подробностями повседневной жизни торговца. Там было записано все без исключения: сорта овощей и трав, цветная капуста, перец, салаты, капуста, их доставка, разгрузка, степень свежести, потери, вызванные гниением, длительность хранения до момента увядания, стычки с селянами по всем этим вопросам, колебания цен, капризы покупателей, разговоры с ними, семейные проблемы, о которых стало известно в результате этих разговоров, экономические трудности, скрытые заболевания, достижения, кризисы, сватовство, обрывки подслушанных краем уха слухов, ночные фразы пьяниц, дворников, бродяг, слова неизвестных пешеходов, непонятно почему застрявшие в памяти, и снова доставка зелени, шпината, их вкус в начале и в конце сезона, обрызгивание водой для сохранения свежести, тупое упрямство крестьян, которые их привозят, ругань по поводу цен, потерь, капельки воды, роса на листьях салата, добавляющая им вес, прихоти супруг, разговоры, сплетни, и все снова с самого начала, и чему, казалось, конца не будет.

Когда Марк-Алем закрыл толстую папку с делом, ему показалось, что он покинул бесконечное зеленое поле, покрытое утренней росой, при виде которого никогда не подумаешь, что посреди него прячется гадюка. И все же, помимо усталости, у него появилось и некое ощущение прохлады и, как ни странно, своего рода сочувствие к этому торговцу, кажется и понятия не имевшему, какие последствия он спровоцировал своим сновидением. Но еще до того, как дело дойдет до его толкования, чему наверняка будут посвящены следующие сотни страниц протокола, возникал вопрос: а видел ли он на самом деле этот сон? Но в конечном итоге даже и это было не столь важно. Что должно было случиться — случилось, и вернуть теперь ничего было нельзя.

В последующие дни Марк-Алем даже и не вспоминал больше о продавце овощей. Приближалась смена сезонов, период очень напряженный для Дворца Сновидений, и у него не оставалось времени на всякие мелочи. Папки прибывали, битком набитые проблемами, требовавшими немедленного решения. Бессонница в Албании продолжалась в масштабах, никогда ранее не виданных. Да, действительно, в обязанности Дворца Сновидений не входила ее нейтрализация, но все же, поскольку положение оставалось напряженным, от Табира требовалась самая безукоризненная обработка папок, связанных с ее сном, а те становились все тоньше. И если бы только это. Несколько дней назад директор Центрального имперского банка во время продолжительной аудиенции у Марк-Алема объяснил ему возникшую опасность девальвации валюты, что может вызвать новые трудности в экономике. Это означало, что Дворец Сновидений, взяв это на заметку, должен был несколько более внимательно относиться к сновидениям, имевшим отношение к экономике, которых, как было известно Марк-Алему по его опыту непродолжительной работы в Селекции и Интерпретации, насчитывались сотни в обрабатываемых папках. А другие важные государственные учреждения туманно намекали, что хорошо бы обратить внимание на оживление кругов еврейских и армянских интеллектуалов (о господи, уж не требуют ли они устроить новую резню?), на скрытое стремление крупных пашалыков к большей самостоятельности по отношению к центру, и выражали свою постоянную озабоченность, сотни раз уже высказанную, по поводу ослабления религиозных чувств у молодого поколения, озабоченность, исходившую, понятное дело, от Шейх-уль-Ислама.

С головой погруженный во все это, Марк Алем даже не заметил приближения весны. Воздух не много прогрелся, возвращались аисты, но он ничего этого не замечал.

Однажды вечером, практически на том же самом месте и в то же самое время, как и в прошлый раз, он увидел гроб, который тайком выносили из камер изолятора. Продавец овощей, подумал он, не повернув головы, чтобы задать вопрос, и даже смотреть не стал. Под покачивание кареты увиденное вновь возникло у него в памяти, но он тут же отогнал от себя эти мысли. Сквозь стекла кареты, в пурпурном отсвете заката, уже можно было разглядеть первые ростки травы в голых еще парках.

Дома обсуждали его помолвку. Приехал старший дядя, губернатор, не бывавщий в столице с момента ареста Курта, вместе с женой и несколькими близкими родственниками. Глаза матери были на мокром месте, словно весне удалось добраться и до нее. Марк-Алем молча выслушал их, но мысли его были далеко. Внезапная мысль поразила его, словно он совершил открытие: ему исполнилось двадцать восемь лет. С тех пор, как он пришел во Дворец Сновидений, туда, где время текло по другим законам, он практически забыл о своем возрасте.

Обеспокоившись его молчанием, все принялись с еще большим энтузиазмом расхваливать девушку. Девятнадцатилетняя блондинка, в его вкусе… Они вели разговор предельно осторожно, словно держа в руках хрустальную чашу. Марк-Алем не говорил ни да, ни нет. В последующие дни, будто опасаясь потерять то, чего уже удалось добиться, они старались пореже упоминать об этом.

Если не считать двух ужинов, организованных в честь приезда дяди, неделя в их доме прошла спокойно. Пришел камнетес, отделывавший их семейные надгробия, чтобы показать, какими буквами и бронзовыми украшениями будет украшена могила Курта.

Однажды