Том 4. Из деревенского дневника - Глеб Успенский

— Что, Андрей Васильич, жена моя помирает быдто, — говорит мужик.

— Чем она больна? давай я по лечебнику…

— Да пущай ее помирает… Право!

— Как так, зачем?

— Не по душе мне она… Пущай, не трожь ее, помирает! а то ей хуже будет… Из всех сердцов она меня выводит… потому — хитрая, язвенная женщина. Меня на ней насильно женили.

Идет рассказ о насильственной женитьбе, о злом характере жены, которая виновата тем, что не спросила у жениха до свадьбы — хочет ли он взять ее, а пошла с первого слова. Андрей Васильичу есть что сказать, хоть все, что он говорит, — всё вещи старые, всем известные. Но тут в деревне они нужны.

— А лечить все-таки лечи. Это нельзя. Поезжай к фельдшерице, привези!

— Куда я в евтакую погоду? Это и сам замерзнешь.

— Поезжай непременно!

— Да у меня лошадь споролась; играла да на кол грудью наткнулась, на левую переднюю не ступит.

— Да что же ты за чорт после этого! Бессовестный ты человек! Мало колотил ты ее, теперь бросил умирать как собаку! Найми у мужика, ежели своей лошади нет.

— На что я найму? У меня и гроша за душой нету.

— Ну так я тебе найму. Пойдем со мной!

— Да по мне — нанимай…

Андрей Васильич занимает рубль серебром у мужика, члена банка. Мужик дает ему деньги и говорит:

— Ты вот что, Андрей Васильич, ты хошь и три возьми, да распутай ты меня с банкой с эстой! Ведь ночей не сплю. Народ говорит: «нажился»… Черти эдакие! А я тебе, по чистой вот по совести, какая бывает у человека совесть, например, чистая!..

— Ладно, ладно…

И еще раз жизнь втянула Андрея Васильича в маленькое, но серьезное дело — в семейную драму… Поправившись, больная идет к нему благодарить и рассказывает, что во время болезни родные, мать родная и сестры, выбрали у нее из сундука всё до нитки: «думали, умру!» «Муж в ту пору тоже моей смерти дожидался, а теперь вот, когда бог помог встать, заступаться стал». Муж, точно, стал совсем другой: горой стоит за жену или за имущество — неизвестно. И опять Андрей Васильичу, как человеку деревенских интересов, нельзя не вступиться в дело.

Покуда он участвует во всех семейных сходках, покуда он с величайшими усилиями добивается «уступок», то есть покуда, благодаря ему, родители возвращают взятые вещи, возвращают медленно, с промежутками, по полотенцу, по паре чулок, народный говор тянет его в банк: «разбери!» Но, прежде нежели взяться за дело и разобрать как следует, надо отдать рубль серебром члену, которого обвиняют в растрате. Андрей Васильич решается наняться на эту работу у товарищества. Происходит самый обыкновенный наем.

— Много ль тебе надо-то?

— Да вы дайте мне, чтоб хватило и на еду и на табак.

— Много ль?

— Да рублей восемь.

— Это в год, что ли?

— Как в год, в месяц!

— У-у-у ты, боже мой! Куды этакую прорву… Это и совсем банку пристановить надо… Табаку на столько рублев!..

— Дураки вы этакие! — кричит кто-нибудь из тех, кто расслышал, в чем дело. — И на пищу и на табак.

— Больно жирно восемь-то рублев… Этак по восьми-то рублев будем проедать, так нам и с банкой надо по миру пойти.

— Да вы сосчитайте, много ли я прошу-то.

— Клади на счетах!.. Давай счеты! Это лучше всего!

— Он тебе на сорок насчитает! Счеты-то велики!

— Клади, клади!.. Будет галдеть, дьяволы!

Раздается стук счет.

— Клади, — говорит Андрей Васильич: — на харчи хоть по пятнадцати копеек в сутки…

— Куды — столько! Это разор…

— Да ты скажи, — горячась, вопиет Андрей Васильич: — почем говядина? Ну почем фунт мяса?.. Ну?

— Теперь, поди, пост!

— Я говорю: ты скажи цену? Какая цена?

— Ну три копейки…

— Ну три фунта — девять…

— Да это лопнешь с трех-то фунтов…

— Лопну или не лопну — это дело мое! А меньше трех фунтов мне в день нельзя. Попадается кость — в ней тоже фунт целый пропадает весу-то.

— Верно! — раздается голос.

— За три заплати, а уж трех фунтов никогда не принесешь.

— Вер-р-рн-а! — утверждают. несколько голосов.

— Так как же ты хочешь, чтобы на обед и на ужин хватило меньше трех фунтов! — с горьким упреком говорит Андрей Васильич.

— Что ты его слушаешь, — раздаются сочувственные голоса. — Он сам не знает, что у него язык болтает… Ладно! Бери на три фунта — чего там, авось не проешь.

Едва улаживается дело с мясом, как вопрос о курительном табаке вновь поднимает целую бурю, и только после весьма продолжительных прений, оранья, брани, перекоров дело решается в пользу Андрея Васильича.

— Ладно! Пущай! — говорят одни.

— Шут с ним! — заканчивают дело другие.

И Андрей Васильич принимается за работу. Оказывается необходимым разобрать не только книги последнего года, но все банковые дела с основания, причем в течение последних двух-трех лет оказывается такая путаница, которую, кажется, нет никакой возможности разобрать, если основывать все дело на писаных документах и записях. Записи, вроде, например: «дано в кабак 10 р.», или: «Миридоновы за 22 фун. по 13 к. за вичину брата опсвятках повернуть в оборотные» и т. д., без означения года, месяца и числа, — записи, однако, свидетельствующие о том, что в кабак действительно дано, а Миридонова ветчина тоже действительно зачислена в оборотные, — все это требовало других, не писаных документов и разъяснений. Необходимы были словесные объяснения, расспросы и о ветчине, и о Миридоне, и о кабаке. Необходимо было поэтому перезнакомиться не с одной, а с двадцатью деревнями, необходимо было разъезжать по этим деревням, ночевать в избах, расспрашивать и Миридона и Миридоновых односельчан. При этом обнаруживается такая масса приятных и отталкивающих вещей, что знание народной среды, приобретенное в детстве и отрочестве, делается у Андрея Васильича еще шире. «Нет, — решает он: — сюда надо являться во всеоружии знания и опыта, а дела здесь — несть числа!» И мысль о знании мучит его. Дорабатывая банковое дело, он только и думает о том, хватит ли у него денег на пароход…

Наконец дело окончено: выяснены все темные места, все пропуски; все записано вполне, на основании всевозможных справок; с громадными усилиями достигнуто то, что из кармана лиц, заведывавших банком, были возвращены и десять рублей, данные в кабак, и деньги за Миридонову ветчину, словом — выяснена вся сумма недочета и по возможности, с ругательствами, бранью, проклятиями, возвращена в банковую кассу… Дело сделано старательно, справедливо, ничего не утаено. Лучше всех об этом знают виновные, и, по окончании Андреем Васильичем работы, чувствуя, что худое дело как-никак, а снято с их плеч, виновные в банковых беспорядках начинают относиться к нему с искреннейшей благодарностью. Они знают, что могло быть и хуже, что, несмотря на то что Андрей Васильич, кажется, уже до всего доходил, а в самом деле-то до корня не добрался, а без него — кто станет добираться? Такого другого человека не найти. Стало быть, самый корень-то так и останется в забвении.

— Спасибо тебе, вот какое спасибо! — искреннейшим образом говорит один из виновных. — Оправил ты меня!.. Я уж думал — Сибирь мне… Пойдем чай пить!..

— Нет, не хочу!

— С медом! Ну сделай милость, пойдем!

Другой, тоже из числа оправленных, зовет к себе:

— А оттедова ко мне, бражкой угощу!.. уж как мы тобой довольны, вот тебе перед богом…

Нехорошо на душе у Андрея Васильича. Знает он, что люди эти не раз, во время банковой работы, оставляли у него на душе тяжелое, обидное впечатление.

— Обругать бы тебя надо, Игнатий Петрович! — говорит он одному из «оправленных»: — а не чай пить.

— Ну будет! Знаю я! Оставь это, сделай милость, пойдем!

— Да и тебя, Капитон Васильич! И у тебя рыльце в пушку! Уж извини…

— Мы что знаем? — наивничает Капитон Васильич: — мы нешто грамотные? Там писаря напишут бог весть что, а мы отвечай… Нашего брата и так уж пилили-пилили… Я с эвтой банки — ночей не спал… Бог с ней и с банкой! А доволен я, что по крайности ты меня выправил! Кабы помене ты с меня начету взял, я б тебя, вот перед богом тебе говорю, не то чтобы бражкой, а самым что ни на есть… да уж больно ты меня деньгами-то наказал…

— Мало, мало, Капитон Васильич!

— Да бббу-дет вам, христа ради! — умоляет первый из виноватых. — Пойдем чай-то пить, шут с ней и с банкой!

— Нет, погоди… Вот он жалуется, что с него много взято.

— Да пущай его жалуется! Перестанет…

— Да я и не жалуюсь. Благодарим, мол, покорно… Оправили… Ну маленечко многовато бытто.

— Нет, маловато, Капитон Васильич! Давай я тебе на счетах докажу.

— Нешто мы что знаем? На счетах все можно…

— Н-ну нет, брат! — сердясь уже, произносит Андрей Васильич.

— То-то мы не понимаем эфтого. А представляется нашему уму глупому — бытто лишки. Да это что уж! Бог с ними, не про это!.. А что благодарим — больше ничего.