Фантомная боль - Арнон Грюнберг

Я так и сделал: потребовал скидку.

С каждым днем на улице становилось все теплее. Ребекка начала пользоваться моим дезодорантом. Точь-в-точь как Сказочная Принцесса — та всегда пользовалась моим дезодорантом. В результате Ребекка и Сказочная Принцесса стали пахнуть друг другом.

Ребекка была уверена, что любит меня, — так она, во всяком случае, говорила, иногда даже шептала мне это на ухо. Я тоже постепенно поверил, что люблю Ребекку, не делая из этого никаких скоропалительных выводов на будущее. Пламя обещания — сильное пламя.

Дни становились длиннее, платья Ребекки короче, наш секс — все более качественным, а моя поваренная книга пухла буквально на глазах.

Теперь я должен рассказать о счастье. Я не люблю говорить на эту тему, ведь что можно рассказать о счастье? Три недели, проведенные в мотеле «Серебряное озеро», я был счастлив. По крайней мере, так мне сейчас кажется. Возможно, счастье — это отключение определенных клеток мозга; когда какие-то клетки нашего мозга помалкивают, мы чувствуем себя счастливыми.

Мы питались в основном картофельным пюре. Значит, счастье и картофельное пюре — это не взаимоисключающие вещи.

Долгое время нам удавалось невозможное — мы держались вдали от действительности.

Мне показалось, что мне наконец удалось уйти от Сказочной Принцессы. Что из того, что я звонил ей каждый день, иногда даже по два раза, и Ребекка спрашивала меня: «Почему ты так часто звонишь своей жене?»

По-моему, совершенно естественно, что человек регулярно звонит своей жене, даже когда между ними все кончено. И потом, у меня остались перед ней финансовые обязательства.

В телефонных разговорах со Сказочной Принцессой порой возникали сложные моменты. Она могла, например, неожиданно спросить:

— Что ты там делаешь с этой женщиной в этом чертовом мотеле в Йонкерсе?

И это после того, как мы только что поговорили о «Ситибанке» и я в ходе этого разговора со знанием дела неоднократно вставлял свое любимое выражение «порядок урегулирования расчетов».

Порядок урегулирования расчетов — это мантра для скептика, не гнушающегося медитацией.

— Пишу поваренную книгу.

— При чем же здесь тогда эта женщина — ведь она так же мало разбирается в кулинарии, как и ты?

— Правда, зато она разбирается в стенографии.

— Ты хочешь остаться с ней до конца своих дней?

До конца своих дней? Это трудный вопрос. Думаю, что нет. С кем бы я хотел остаться до конца своих дней? Прежде всего, я не хотел думать о том, сколько дней мне еще осталось, и предпочел бы вычеркнуть из своего словаря словосочетание «порядок урегулирования расчетов».

Про общество «Карп в желе» я так ей до сих пор ничего и не сказал. Я опасался, что Сказочная Принцесса расстроится до слез и чего доброго помчится к госпоже Фишер, дабы оградить ее от козней «этого страшного негодяя», в которого я себя превратил.

Но впрочем, трудные моменты возникали всегда, еще задолго до моего исхода из жизни Сказочной Принцессы. Поэтому, собственно, ничего не изменилось, некоторые из наших телефонных разговоров протекали весьма даже дружелюбно. Эпидемия самоубийств еще не закончилась, но, надо полагать, она никогда не закончится. Это была неотъемлемая часть некоего вида деятельности, и с этим нужно было смириться, особенно если это не касалось пациентов, с которыми у Сказочной Принцессы установились по-настоящему теплые взаимоотношения.

Время от времени я звонил своему немецкому издателю и сообщал, что поваренная книга движется с потрясающей скоростью.

Однажды вечером госпожа Фишер приготовила для нас чолнт-фиш[5] и достала из книжного шкафа бутылку сливянки. В тот вечер я сумел убедить ее в том, что общество «Карп в желе» нуждается в дополнительных средствах, которые позволят ему продолжить благословенный труд по сохранению наследия госпожи Фишер-старшей (в девичестве — Фейнштейн).

После того как содержимое бутылки убавилось на треть, госпожа Фишер прониклась ко мне доверием и выписала чек еще на десять тысяч долларов.

Так выглядело мое счастье: мотель «Серебряное озеро», пишущая машинка, Ребекка, постель, госпожа Фишер, общество «Карп в желе» и картофельное пюре. Ребекка искренне считала, что мы любим и будем любить друг друга если не вечно, то уж во всяком случае в настоящем времени, протекающем в мотеле «Серебряное озеро».

Однажды вечером я сказал Ребекке:

— Я купил себе брюки. Они длинные, ты не могла бы немного их укоротить?

Она с удивлением посмотрела на меня.

Мне пришлось пояснить:

— У меня нет денег на портного.

— О’кей, — согласилась она, — я их подошью.

Я перепечатал еще несколько рецептов и затем поведал на бумаге об удивительном путешествии, которое совершила госпожа Фишер. О ее детстве в Бреслау, о пути в Америку. Еще я написал о ее отце, который, не зная ни слова по-английски, открыл в Америке туристическое бюро. О ее муже, владельце цементной фабрики. И о том, как много лет спустя, уже после кончины своего супруга, госпожа Фишер поняла, что была в прошлой жизни индейцем. И еще, разумеется, о ее матери, которая никак не могла привыкнуть к жизни в Америке и оттого жила на кухне среди собственноручно перепечатанных рецептов, кулинарных книг, распадавшихся на отдельные страницы, и медленно поднимавшегося теста.

Мой стиль ничем не напоминал стиль моих предыдущих книг. Я превзошел себя: никакой агрессии, никакой дистанции — уютная поваренная книга, в которой силы добра, олицетворенные в рецептах госпожи Фишер, торжествовали победу над мрачными силами зла. «Не закрывая глаза на ужасы, творящиеся в мире, автор поет осанну жизни» — такую цитату издательство позже поместило на обороте суперобложки.

Написано было так, что даже умные и скептически настроенные читатели начинали верить в то, что, возможно, в голове у госпожи Фишер и в самом деле жил индеец, который ею руководил.

Я позвонил Сказочной Принцессе, и она рассказала, что вернули все чеки, выписанные ею в последнее время. На счету вообще не осталось денег.

— Не выписывай больше чеки, — сказал я, — плати за все наличными, я пришлю тебе немного наличных почтовым переводом.

Она, в свою очередь, пересылала мне на адрес мотеля в Йонкерсе все, что ей казалось срочным.

Некоторые знакомые, узнав, чем я занимаюсь, объявили меня сумасшедшим. Но я просто перестал им звонить и писать, чтобы избежать их добрых советов.

Дэвид, который узнал мой номер телефона от Сказочной Принцессы, позвонил и тут же, прежде чем я успел что-либо вымолвить, закричал:

— Ты уже связывался с моими родственниками в Олбани?

— Нет, конечно же нет.

— Мы беспокоимся. Позволь узнать, Роберт, что ты там делаешь?

— Кто это «мы», Дэвид? Ты что, звонил ван дер Кампу?

— Кто такой ван дер Камп?

— Мой амстердамский редактор. Ты с ним говорил? Если хочешь знать, они даже не хотят, чтобы я приходил на новогодний прием. Они в марте прислали мне приглашение на прием, который состоялся восьмого января.

— Я говорил только с твоей матерью.

— Она тоже настроена против меня. Она всегда мечтала, чтобы я стал теннисистом.

Ребекка сидела на постели и подшивала мне брюки — она была занята этим уже третий день. По-моему, на этих брюках лежало проклятье.

— Дэвид, ты сказал мне, что моя песенка спета. Я тогда не захотел в это поверить, но теперь верю. Из этой истины я сделаю выводы. Собственно говоря, это все.

— Из какой истины? Чем ты сейчас занимаешься?

— Брось, — тихо сказал я Ребекке, — ну их к черту, эти брюки.

Было жарко, я стер со лба пот. Одной рукой я попытался пошире открыть окно, но у меня ничего не вышло.

— Я работаю над поваренной книгой, и, сказать по правде, она почти закончена.

— Ты предаешь свой талант, Роберт.

Я услышал лай собаки Дэвида. Он любил собак. Гуляя со своей собакой, он знакомился. Почти со всеми своими девушками он познакомился благодаря своей собаке.

— Если я и предал свой талант, это произошло уже очень давно.

— Я всегда верил в тебя, Роберт, но, выходит, я ошибался.

Мною вдруг овладело странное умиротворение. Дэвид занимался риторикой, а я стал составителем поваренных книг, — таким образом, у нас не было больше причин соревноваться друг с другом. Наше состязание наконец-то закончилось.

— Как ты там мне писал в письме? — спросил я. — Что я, по твоему скромному мнению, абсолютно не умею жить, зато блестяще умею описывать такое отношение к жизни, как у меня.

— Тебе нужен врач.

Я снова услышал лай, и мне вспомнилось, что однажды я послал его собаке подарки.

Мне вдруг страстно захотелось лежать рядом с Ребеккой, обнимать ее. И еще мне захотелось поверить, что я ее люблю, что с кулинарной книгой все уладится, что скоро я стану моногамным и счастливым. Возможно, в ту минуту у меня просто не было другого выбора. Кого еще мне было любить, кроме нее? А если я не верил в то, что я ее люблю, то в кого и во что я мог еще поверить?