Фантомная боль - Арнон Грюнберг

— Это было бы прекрасно, — сказала госпожа Фишер. — Но кому сейчас нужна польско-еврейская кухня?

Я посмотрел на нее невинным взором. Это мое сильное качество: я умею выглядеть таким наивным, таким потерянным, делать большие глаза, которые словно умоляют: «Сжальтесь надо мной!»

— Мне кажется, мама очень хотела бы увековечить себя в своих рецептах, — продолжала госпожа Фишер. — Пока она была жива, она так много времени проводила на кухне!

— Вероятно, мы могли бы, — фантазировал я, — даже назвать какое-нибудь блюдо в честь вашей матери. Что было ее коронным блюдом?

— Ах, — задумалась госпожа Фишер, — у нее было столько коронных блюд!

Я вытер лоб ладонью. Ребекка сидела, уставясь в пустоту, а может, она размышляла о странном месте, куда ее снова занесло, или о своей жизни вообще, или о том, что она была небрежна с мужчинами.

— Но должно же быть какое-нибудь блюдо, которое она готовила лучше всего, с особым старанием, которое вы больше всего любили?!

Госпожа Фишер глубоко задумалась. Она наморщила лоб, ее губы шевелились, как у человека, который нашептывает себе под нос молитву.

— Карп, — промолвила она.

— Карп, — повторил я, — вы имеете в виду рыбу?

— Карп в желе.

Я достал из внутреннего кармана записную книжку и черкнул: «Карп в желе».

— Вы настоящий журналист, — заметила госпожа Фишер.

— Я не журналист, — повторил я, — скорее специалист по поваренным книгам.

— И давно вы этим занимаетесь?

— Лет десять. — И я несколько раз кивнул с серьезным лицом, словно перед моим мысленным взором пронеслись все десять лет кропотливого труда по составлению поваренных книг. — Секрет специалиста по кулинарии в его открытости, в его готовности делать пометки в любое время, потому что никогда не угадаешь наперед, откуда поступит новый рецепт.

— Это верно, — согласилась госпожа Фишер, — моя мать так всегда и делала. Когда у вас будет время осмотреть ее архив? Сейчас я немного устала.

— Завтра утром? — предложил я.

— Хорошо, завтра утром, в одиннадцать, а то в десять ко мне придет педикюрша.

Мы встали. В кухне она пожала Ребекке руку, а меня осторожно и нежно поцеловала в щеку.

— Вы так напоминаете мне маму, — признался я.

— Ах, мне лестно это слышать, — улыбнулась она. — Она еще жива?

Я отрицательно покачал головой, едва заметно. Госпожа Фишер слегка прижала мою голову к своему плечу и что-то невнятно пробормотала. После чего сказала:

— Как только вы сюда вошли, я поняла, что вы сирота. Мой гид меня никогда не подводит.

— Должно быть, так, — отозвался я. — До завтра, госпожа Фишер.

В машине Ребекка спросила:

— Но ведь на самом деле ты не сирота?

— Да, я не круглый сирота, а лишь наполовину. Но разве это имеет какое-то значение?

На окраине Йонкерса мы нашли мотель, в котором нам с некоторым трудом удалось получить номер.

Там, в этом мотеле, мы с Ребеккой впервые занялись любовью. На моем плече сидела госпожа Фишер, приговаривая: «Карп в желе, карп в желе».

Анонимная любовь рано или поздно вырождается в секс. Чтобы сохранить анонимность, нужно тело, а не слова, ногти, а не теории, зубы, а не саркастические замечания.

В наших отношениях с Эвелин анонимность постепенно отступила: наша анонимная любовь стала незаметно обрастать прошлым, разного рода предметами — рисунками с изображением такс, часами с Микки-Маусом, записками на обратной стороне счета. Так анонимная любовь постепенно стала обретать будущее и перестала быть анонимной. У нашей с Эвелин любви даже появился свой собственный номер в гостинице. Гостиничный номер анонимная любовь еще кое-как может выдержать, но никак не больше того. В какой-то момент может даже показаться, что ваша любовь, переставшая быть анонимной, представляет собой угрозу вашему благополучию.

Однажды я повстречал этого ее водителя автобуса. Этого оказалось достаточно. Он вошел в кофейню со словами:

— Мне кофе. Живо.

Когда он ушел, Эвелин сказала:

— Это был водитель автобуса.

Я крепко держал обеими руками горячую Ребеккину голову и молился про себя: лишь бы она не сказала, что любит меня. Много лет назад я бы молился, чтобы услышать эти слова, но теперь я просил об обратном, — слово «ирония» тут ни при чем.

Я держал обеими руками Ребеккину голову — и видел обои с таксами; Сказочную Принцессу, снимающую роликовые коньки; госпожу Фишер — как она стоит возле буфета; себя — как я разогреваю овощную запеканку в ночном магазине, — и по-прежнему не отпускал голову Ребекки, словно только так я мог унять свою взбунтовавшуюся память. Словно ее тело, ее истории, ее потная кожа, ее сигареты были дверями, которые стоит лишь открыть и я ступлю босыми ногами в мокрую траву.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— О тебе, — сказал я, — о твоих семи мужчинах. Ты их держала в кулаке? Управляла ими, как кукловод марионетками?

— Иногда, но я хотела не власти, я хотела любви.

Возможно, думал я, через несколько лет мы скажем: «Мы небрежно обращались друг с другом, но мы были так молоды, и наша небрежность была лишь симптомом».

— Я счастлива, путешествуя с тобой, — наконец промолвила она.

— Я тоже.

Я кое-как оделся и спустился позвонить Сказочной Принцессе. Госпожа Фишер по-прежнему сидела у меня на плече. У меня было такое ощущение, что мою шею сдавила петля, но что самое трудное уже позади. Оставался буквально сущий пустяк — всего-навсего спрыгнуть с табуретки.

— Здравствуй, Сказочная Принцесса, — сказал я.

— Ты все еще от меня уходишь?

— Да, — ответил я, — я все еще решаю свои финансовые проблемы.

Больше она ни о чем не спрашивала. Она рассказала о марионетках, которые мастерила с глухонемыми.

— Пока все здорово, они в восторге. Раньше глухонемым приходилось только смотреть сценки, которые ставят другие пациенты, но в скором времени они смогут уже сами кое-что показать.

— Все же есть на свете справедливость, — сказал я, роняя трубку.

Я представил себя глухонемым пациентом, репетирующим спектакль в кукольном театре под профессиональным руководством Сказочной Принцессы.

Ровно в одиннадцать Ребекка припарковала наш автомобиль возле виллы госпожи Фишер.

Госпожа Фишер уже стояла со своими собаками в саду, поджидая нас. Зеленое платье с черным орнаментом не доходило ей до колен. Был погожий денек, но для мини все-таки довольно прохладно.

Госпожа Фишер провела нас в кухню и угостила кофе с только что испеченным домашним печеньем.

— Как вам спалось? — спросила она.

— Хорошо, — ответил я.

— Где вы остановились? — Она достала из духовки новую порцию печенья.

В те минуты, когда я принимал душ, раздумывая над тем, как мы будем создавать общество «Карп в желе», госпожа Фишер пекла печенье.

— В мотеле «Серебряное озеро».

— Ну конечно, там я обычно снимаю комнаты для своих родственников, приехавших издалека. У них чисто и недорого.

Я посмотрел на Ребекку.

— Здесь можно курить? — спросила она.

— Лучше не стоит, — ответила госпожа Фишер.

— Тогда я пойду в сад.

Ребекка вышла в сад.

— Какая милая девушка, — сказала госпожа Фишер, — но она почему-то не ест мое печенье.

— Она съела за завтраком большую порцию яичницы-глазуньи.

— Глазунья — это так вредно.

— Я знаю.

— Она еврейка?

Еврейка ли Ребекка? Я ее об этом не спрашивал. По внешности теперь судить нельзя, расовую чистоту сегодня днем с огнем не сыщешь.

— У нее еврейская душа, — ответила на свой же вопрос госпожа Фишер.

— Как вы это узнали? — удивился я и на всякий случай взглянул на еврейскую душу, курившую в саду.

— Это мне подсказал мой гид.

Я кивнул. Не проявлять удивления казалось мне самой лучшей тактикой.

— Расскажите, если можно, про своего гида.

Ребекка вернулась на кухню.

— Возьмите печенье, оно гораздо полезней яичницы.

Госпожа Фишер подсыпала из духовки еще печенья, хотя блюдо и так уже было полно до краев.

— Не мы выбираем гида, это гид выбирает нас. Мой гид — индеец.

— Как так — индеец?

Ребекка взяла одно печеньице и стала его грызть, и тут я снова подумал о том, как хорошо было бы ранним утром ступить босыми ногами в мокрую траву.

— Раньше я сама была индейцем.

— Раньше?

— В прошлой жизни, — вздохнула госпожа Фишер.

— Но ведь ваши родители родились в Польше?

— Мои дедушка и бабушка с папиной стороны родом из России, — уточнила госпожа Фишер. — Когда-то очень давно я была индейцем, лечила людей. Поэтому мое место здесь. Я и раньше жила где-то тут поблизости. Я была шаманом.