Паутина - Сара Даймонд

Я не могла толком объяснить даже самой себе, почему все это отдает такой фальшью, — просто чувствовала. Какими бы размыто-нечеткими ни жили в моем воображении образы Денниса и Риты Фишер, они наверняка были куда более сложными и близкими к реальности, чем супружеская чета из книги, где рисовалась вечная на все времена модель пары, пребывающей в счастливом супружестве. Прочие моменты повествования Линды Пирси свидетельствовали о том, что автор без колебания, причем неоднократно, искажала истину ради того, чтобы представить всю историю в более драматическом свете, и ее описание внешности Риты Фишер служило тому явным подтверждением. Линда Пирси определенно приукрасила и жизнь Риты в замужестве, как бы заново создав ее образ; я не забыла беседу с Мелани в Тисфорде и подслушанный ею разговор. «Состояние-то она по наследству получила, и только поэтому Деннис Фишер и женился на ней. А он, дескать, холодный как рыба…»

Внезапно возникло ощущение, что в голове у меня так много информации, что ее невозможно систематизировать. Правда, полуправда и откровенная ложь переплелись как черви в клубке; я не могла различить, где кончается одно и начинается другое. Кому верить — Линде Пирси или родительницам Мелани и ее подруги? Основана их беседа на фактах или это просто треп, догадки и личная неприязнь? «Но ведь где-то, хоть где-то, — думала я, — должен быть источник информации такой же объективной и достоверной, как ответ в конце задачника?»

Только вот где этот источник и эта информация? Похоже, единственно возможный шаг в дальнейшей работе — посещение упомянутой в книге колонии для малолетних правонарушителей, в Бирмингеме. Если она еще существует, то я смогу что-нибудь выяснить, пообщавшись с людьми, знавшими Ребекку во время ее пребывания там. Книга лежала на столе обложкой кверху, и с фотографии на меня смотрела Ребекка с едва заметной улыбкой — словно подсмеиваясь над моим замешательством.

В гостиной пронзительно и настырно завопил телефон. Я вскочила со стула, в радостном предчувствии разговора с кем-нибудь вроде Люси Филдер, второпях пересекла комнату и схватила трубку:

— Алло?

Молчание. Только кто-то дышит на другом конце провода. В течение четырех-пяти секунд — неровное дыхание прямо в трубку, чуть глуховатое, как звук моря из поднесенной к уху раковины.

А потом — лишь частые гудки прерванного соединения.

Реальный страх легко уходит из фокуса. Даже конкретная угроза не может маячить бесконечно долго, если она не повторяется, не усиливается, не изменяется каким-либо образом. Я чувствовала себя наедине с огромным, злобным с виду псом, мирно спящим в углу гостиной. Бояться надо лишь того, что он вдруг проснется. С упорством параноика вы поначалу следите за его малейшими движениями, но со временем он перемещается на окраинные области вашего поля зрения, и вы читаете, вяжете или смотрите телевизор, словно никакого пса вовсе нет в комнате.

И вот теперь страх ворвался в мою жизнь, причем с такой сумасшедшей скоростью, от которой останавливалось сердце, а в ушах звучал злобный рык. Я не сумела сразу понять и смириться с тем, что измотавшее меня состояние в мгновение ока вернулось. Долгие секунды я стояла, устремив неподвижный взор на зажатую в руке трубку, будто восхищенный дикарь перед чудом техники, — но не видела ее. Во мне вообще ничего не было, кроме тупого удивления, которое быстро сходило на нет, зато скорость пульса нарастала, как скорость отходящего от станции поезда. Медленно-медленно прошла минута; столбняк от первого шока превращался в отупляющий ужас.

С огромным трудом стряхнув с себя это гипнотическое состояние, я положила трубку, но тут же снова подняла. Набрав непослушными пальцами номер 1471, прослушала сообщение автоответчика; голос был любезен и корректен, нечто среднее между интонациями диктора Би-би-си в шестидесятые годы и степфордской жены.[34]

— Вам звонили сегодня в 12 часов 07 минут, абонент скрыл свой номер.

Я снова положила трубку. Собственно, спрятаться от службы 1471 не сложнее, чем исключить номер своего телефона из открытого доступа в справочной, но невозможность вычислить звонившего взвинтила мои нервы до предела. Выходит, он точно знал, что делает. В душу закралось леденящее подозрение, что вся моя жизнь как на ладони у человека, о котором я абсолютно ничего не знаю.

Сама не заметив как, я вернулась в кухню, села и закурила очередную сигарету. Напрочь забыв о книге, по-прежнему лежавшей на столе, я делала одну глубокую затяжку за другой. «Возможно, кто-то ошибся номером», — пыталась я внушить себе, но подобная версия выглядела не реальнее банкноты достоинством в восемь фунтов. Случайно набрав неправильный номер, человек не станет молча дышать в трубку — даже отпетый грубиян просто швырнет ее на рычаг, услышав незнакомый голос. Нет, этот «кто-то» знал, кому звонит, и мне вдруг отчаянно захотелось, чтобы в ушах не звучало его имя, а перед глазами не стояло его лицо. Ребекку, вероятно, особенно страшила неизвестность врага, а по мне — так я оказалась в еще более жуткой ситуации: я наверняка знала, кто меня преследует и почему, зато не имела ответа ни на один из прочих, логически вытекающих вопросов.

Образ мистера Уиллера, всплыв в моем сознании, заслонил все остальное. Даже если ветеринар ранил, а потом убил Сокса, то этим все и кончилось. Он сделал то, что считал справедливой местью. Так я думала прежде, но после этого звонка моя уверенность пропала. Откуда мне знать, что он за человек и как работают его мозги? Вспомнились слова Лиз о том, что мистер Уиллер, должно быть, знал Ребекку задолго до ее переезда сюда. В растревоженном воображении начал вырисовываться сложнейший лабиринт их вероятных связей. Они могли быть давнишними друзьями или безоглядно преданными любовниками. Возможно, их объединяли узы, достойные «Грозового перевала», «Отелло» и прочих сказок о таких неукротимых страстях, которые в наши дни выглядят сродни безумию. Если мистер Уиллер так сильно любил Ребекку, то вполне мог решить, что око за око — недостаточное отмщение, и тогда он пошел бы еще дальше…

Хватит нюни распускать, оборвала я сама себя. И нечего примерять на себя все, что происходило здесь с Ребеккой. И все же яркий солнечный свет и тишина были непереносимы. Я встала и выглянула в окно: на месте ли машина Лиз. Машины в проезде не было. Я не могла без отвращения смотреть на телефон, его тяжелое молчание могло разорваться в любую секунду. И тогда я вновь услышала бы то самое злобное дыхание.

Злобное — и до дрожи близкое, словно губы звонившего были у самого моего уха. Я едва ли не ощущала на щеке тепло его дыхания и даже его запах. И вместе с тем человек был невидим, неразличим, будто обитатель иного мира.

Весь день я провела в напряжении, бесконечное число раз прокручивая в мозгу тот момент, когда сняла трубку. Очень хотелось позвонить Петре, но она, конечно же, на работе, и дел у нее по горло, а в спешке мою новость не обсудишь. И еще кое-что удерживало меня, как только рука тянулась к мобильнику, — я помнила тревогу в голосе Петры во время нашего позавчерашнего разговора.

Но если случится еще что-то подобное — хотя я и не думаю, — ты ведь ему расскажешь?

Петра наверняка посоветует мне рассказать о новом повороте событий Карлу, как только он вернется с работы, да не просто посоветует — она будет настаивать и не поймет моего нежелания посвящать в ситуацию мужа. А я попросту не могла пересилить себя, хотя как никогда в жизни жаждала все-все ему рассказать. До меня медленно, но верно доходило, что чем более реальной становится угроза, чем большую глупость совершаю я, таясь от Карла, чем сильнее мои страхи и одновременно мое желание поделиться с мужем, тем хуже будет наша ссора, если я сделаю это.

В тот вечер за ужином я не единожды была на грани капитуляции — и каждый раз отступала. Я пыталась вести себя так, будто ничего не случилось, но с горестью сознавала, что актриса из меня никудышная. Даже я сама слышала, как срывается мой голос, чувствовала написанный на лице страх. Потянувшись за бокалом, я выронила его из дрогнувших пальцев, и тот разлетелся на стеклянные брызги, оставив на полу винную лужицу.

— Черт! — выпалила я, вскочив со стула.

Карл нахмурился:

— Анни, ты в порядке?

— Я в полном порядке. Сейчас уберу.

— Я не о бокале. Ты весь вечер как на иголках. Что происходит?

Признание готово было сорваться с языка, но я задавила этот порыв, напомнив себе о том, сколько всего пришлось бы рассказать. Согнувшись пополам, я вытащила из-под раковины веник с совком и быстро ответила, радуясь, что он не видит моего лица:

— Ничего. Все нормально, честное слово.

— Мне так не кажется. Скажи, наконец, в чем дело, Анни! Что-нибудь случилось сегодня, пока я был на работе?