Последний год - Василий Ардамацкий

На душе у английского посла тягостно и тревожно, все идет не так, как хотелось, как ждалось. У него такое ощущение, будто и он и его посольство работают впустую, а в это время в Петрограде происходят одно за другим события, враждебные Англии. И все выше поднимают голову пронемецкие силы, и все это совсем не случайно и тесно взаимосвязано. А люди государственной власти, кроме разве одного Сазонова, не видят или не хотят этого видеть. Даже царь, который всегда ему верил, на последней аудиенции сказал ему, что чрезвычайно нежелательно искусственно создавать атмосферу недоверия.

Сейчас Бьюкенен возвращался с островов, где он должен был встретиться с великим князем Николаем Михайловичем. Князь позвонил ему в воскресенье и сообщил, что в среду яхт-клуб устраивает на островах смотр яхт и что он будет рад показать ему свою яхту, построенную в Швеции.

Последнее время они встречались все реже, и Бьюкенен понимал, в чем дело: очевидно, великий князь узнал, что царица стала относиться к Бьюкенену резко отрицательно, и решил лишний раз не рисковать. В данном же случае великий князь, по-видимому, умышленно решил встретиться на глазах у всех, чтобы подчеркнуть, что ничего тайного в их знакомстве нет… Еще год назад в их отношениях ничего подобного не могло быть.

По дороге на острова, видя очереди у продовольственных магазинов, и потом там, на островах, проезжая мимо растянувшейся возле дороги вереницы автомобилей и карет, ожидавших своих хозяев, Бьюкенен думал о непостижимой бестактности русской знати, не понимающей, как она выглядит в глазах простых людей. Вот и сегодня совсем не ко времени придуман этот яхт-праздник…

На площадке возле причалов для яхт толпились гости. Дамы в шикарных прогулочных нарядах, широкополых кружевных шляпах, мужчины в летних светлых визитках, шляпах-канотье и с непременным черным зонтиком, как с тростью. «Английская мода — хоть что-нибудь во имя союзничества», — горько усмехнулся Бьюкенен…

Яхт-клуб был узкокастовым заведением высшей аристократии, объединявшим лиц «голубой крови» и избранной судьбы. Открытые мероприятия клуба неизменно собирали особую публику. Сюда тянулись и люди богатые, но не имеющие знатного происхождения, и безденежные аристократы со звонкими именами и званиями. И тем и другим присутствие здесь давало право потом, в своем кругу, рассказывать о яхт-клубе и о том, кого они там видели, были, так сказать, вместе с ними… Боже, зачем им это сейчас?

Все же кто-то сообразил — смотр яхт отменили. Публика начала разъезжаться. Великий князь Николай Михайлович, очевидно, об отмене смотра знал заранее и не приехал.

Бьюкенен отправился домой. Насладившись невской панорамой, он совсем было успокоился, но ненадолго. У подъезда посольства его встретил секретарь, который, открывая перед ним дверь, шепнул:

— В приемной вас ждет господин Нератов…

«Что-то случилось», — подумал посол и, приглаживая свои волнистые волосы, заторопился по лестнице на второй этаж… Вспомнил, что автомобиля Нератова у подъезда не было, значит, он пришел пешком, делал он это, только когда хотел подчеркнуть неофициальный характер посещения посольства.

Из просторной, но казенно неуютной приемной они прошли в кабинет Быокенена и уселись в глубокие кресла возле холодного камина, закрытого бронзовой решеткой. Бьюкенен, не скрывая тревоги, смотрел в сухое, бесстрастное лицо Нератова и ждал…

— Уезжая в отпуск, Сергей Дмитриевич просил меня в случае, того заслуживающем, связываться с вами и господином Па-леологом, — начал Нератов, как всегда, негромким голосом. — Но господин Палеолог уехал в Сестрорецк на открытие госпиталя, и когда вернется, неизвестно. А дело не терпит…

Бьюкенен машинально, точно ожидая удара, прикрыл свои большие глаза.

Выждав немного, Нератов сказал:

— Я располагаю сведениями о скорой отставке Сергея Дмитриевича Сазонова. Это может произойти еще до его возвращения из отпуска.

Красивое мужественное лицо Бьюкенена исказила гримаса боли.

— Не может этого быть… — тихо сказал он. То, что он сейчас услышал, не просто неприятность, к которым он последнее время привык. Это несчастье, размер и последствия которого сейчас невозможно осмыслить.

— Сведения точные? — машинально спросил он.

— Абсолютно. Мой человек видел уже отпечатанное письмо государя Сергею Дмитриевичу… Отмечаются его большие заслуги, а затем по состоянию здоровья… крайнее переутомление… и так далее. Отставка и включение в государственный совет. Завтра это письмо дадут на подпись…

Бьюкенен встал и, быстро переступая крепкими ногами, стал ходить по кабинету. Несчастье вырастало перед ним во весь свой рост. Если говорить все до конца, он терял абсолютно надежную и абсолютно незаменимую опору во всем, что было связано с международной политикой России.

Бьюкенен остановился, вопросительно глядя на Нератова:

— Какой истинный повод?

— Здоровье…

— Какое, к черту, здоровье? Сергей Дмитриевич здоровее всех министров.

— Однако здоровье, — устало повторил Нератов. Бьюкенен тяжело опустился в кресло, низко склонил седую голову.

Длинную, томительную паузу методично, по секундам отсчитывал маятник больших часов.

— Остановить это можно? — спросил Бьюкенен.

— Кто это может сделать? Вы же понимаете, это идет от царицы.

— А если я… Палеолог… На правах послов союзных держав… обратимся непосредственно к его величеству? — Бьюкенен решительно встал, точно он собрался сейчас же отправиться к царю. — Ведь Сазонов не просто еще один министр. С ним связано все, что касается нашего союзничества. В Лондоне это встретят… нет, я даже не могу себе представить, какое впечатление это произведет у нас… Я и Палеолог незамедлительно обратимся к царю и скажем ему все, что думаем об этом.

— А это не вмешательство во внутренние дела? — предостерег Нератов.

— Какие внутренние? Это дело всей Антанты! — Бьюкенен встал и сказал решительно — Сделаем так: завтра утром мы с Па-леологом придем к вам. Повод неважен. Я ничего не знаю, вы нам обоим сообщаете эту новость, и мы действуем…

— И вы сошлетесь на меня? — спросил Нератов. — Тогда вам придется заботиться и обо мне.

— Источник не назовем…

Проводив Нератова, Бьюкенен вызвал шифровальщика и продиктовал ему телеграмму в Лондон, в которой он испрашивал разрешения на предпринимаемый им шаг. Прекрасно зная, что к утру ответа не будет, Бьюкенен делал это, только чтобы перестраховаться. Затем он написал текст телеграммы царю…

«Ваше величество всегда разрешали мне говорить столь откровенно обо всех вопросах, которые могут оказать прямое или косвенное влияние на успешный ход войны и на заключение мирного договора, который обеспечил бы мир от возобновления войны на будущие годы, что осмеливаюсь почтительнейше обратиться к вашему величеству по вопросу, который, как я опасаюсь, может в момент, подобный настоящему, значительно усилить трудности, стоящие перед союзными правительствами. Поступая таким образом, я действую всецело по своей собственной инициативе и под своей ответственностью, и я должен умолять вашо величество простить меня за шаг, который, я знаю это, противен всякому дипломатическому этикету».

Эту вступительную часть телеграммы Бьюкенен писал долго — перечеркивал написанное, писал заново, заплетая в текст вводные предложения. Царь должен почувствовать и его почтительность, и его тревогу… Дальнейшая часть телеграммы писалась легко и ясно, даже упрощенно — Бьюкенен знал, что русский монарх туговат на восприятие написанного и оттого предпочитает, чтобы министры делали ему доклады устно.

Вот что было далее в телеграмме:

«До меня доходят упорные слухи, что ваше величество намерены отставить г. Сазонова от обязанностей министра иностранных дел вашего величества, и, так как для меня невозможно просить аудиенции, то я осмеливаюсь просить ваше величество перед принятием вашего окончательного решения взвесить серьезные последствия, которые может иметь отставка г. Сазонова для важных переговоров, происходящих в настоящее время с Румынией, и для еще более настоятельных вопросов, которые будут возникать по мере продолжения войны.

Г. Сазонов и я работали совместно в течение почти 6 лет над установлением тесной связи между нашими странами, и я всегда рассчитывал на его поддержку в деле превращения союза, скрепленного настоящей войной, в постоянный. Я не могу преувеличить услуг, оказанных им делу союзного правительства тактом и искусством, проявленными им в очень трудных делах, которые мы должны были осуществить со времени начала войны. Равным образом я не могу скрыть от вашего величества тех опасений, которые я чувствую, теряя в нем сотрудника в работе, которая нам еще предстоит. Разумеется, я могу совершенно заблуждаться, и, быть может, г. Сазонов уходит ввиду нездоровья, в этом случае я тем более буду сожалеть о причине его ухода.