Железный доктор - Анатолий Оттович Эльснер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Счастливо миновав толпы сумасшедших, я направился к зданию, в котором, как читатель, конечно, догадывается, томился мой протеже — старый князь. Вскоре я очутился в коридоре, в конце которого я увидел маленького, тоненького человека — доктора-психиатра Рувича. Правду сказать, я немного побаивался, как бы он не открыл моей фальсификации сумасшедших и в невинном князе решился бы не признать помешанного.
Как только Рувич увидел меня, так внезапно остановился, и его два больших, светящихся из под очков глаза уставились прямо на меня. Бледное лицо его с заостренным носом и сурово сжатыми, тонкими губами напоминало неподвижность и важность мертвеца.
— Признаюсь, Георгий Константинович, вы мне чертовски плохую услугу оказали, — закричал он шутливо-недовольным тоном и, окруженный несколькими сторожами, имевшими вид палачей, сопровождавших инквизитора, направился с протянутой рукой ко мне.
«Он все знает», — подумал я, внутренне ужасаясь; между тем Рувич, пожимая мне руку, заговорил снова:
— И вы полагаете, что ваш больной страдает манией преследования, да еще в легкой форме; разочаруйтесь, это вид умоисступления самого дикого. Ваш сиятельный больной чуть меня не задушил. Как хотите, не желая собой рисковать, я принужден буду прикрепить его к кровати.
— Вы… сердцеведец! — проговорил я, радуясь и глумясь в душе над Рувичем, и опасения мои рассеялись, как дым. Что же, однако, здесь удивительного? Он не мог отличить проявление гнева здорового человека, чувствующего, что его мошенническим способом заперли в желтый дом, от припадков бешенства настоящего сумасшедшего. Держу пари, что каждый из наших психиатров впал бы в точно такое же заблуждение. Я уверен, что в недрах желтых домов скрывается порядочный процент людей умственно здоровых, попавших туда по протекции разных лиц; пусть последние будут спокойны: жалобы и вопли их узников могут спокойно отдаваться от голых стен, не западая ни в чьи сердца. Мертвецы под землей скрыты не более надежно, нежели они.
— Мне очень жаль, что мой бедный маньяк вас пугает. Что ж, прикрепите его к кровати, в таком случае.
— Всякий раз, когда я это делаю с моими буйными больными, они на время стихают… Да, не угодно ли — посмотрим вместе на вашего дикого князя.
Я ничего не имел против, и мы пошли. Пройдя узкий и длинный коридор, мы остановились около массивной двери с маленьким окном. Я стал смотреть в окно. Там по узенькой комнате яростно бегал, как зверь в клетке, жалкий старикашка. Трудно было в нем узнать князя. Свешанная на грудь, как у дикого буйвола, голова его была обрита, лицо страшно исхудало и бесчисленные морщины перебегали безостановочно. К довершению картины, его рот был полуоткрыт и из него минутами вырывался мучительный стон. Когда раздался звон отпирающегося замка, князь внезапно остановился, как загнанный зверь в лесу, услышавший голоса охотничьих собак, и приподнял палец кверху. Этот жест довершил его полное сходство с сумасшедшим, и я полагаю, что самый тонкий психиатр не заподозрил бы здесь обмана.
Рувич входил в дверь бочком и остановился, окруженный сторожами, как коронованная особа свитой. Что за трус этот Рувич! Но и я сам поступил бы не лучше; я остался за дверью, чтобы видеть агонию моей жертвы, не признающей спасительного света, обильно изливающегося на его помраченный ум из рога науки.
Воцарилось долгое и тяжелое молчание. Князь стоял неподвижно, мучительно переводя дыхание. Вдруг он сделал несколько порывистых шагов — и моментально вокруг доктора сомкнулось тесное каре из сторожей, которые угрожающе подняли в сторону неприятеля кулаки, как солдаты копья. Вот прекрасный способ лечения, в самом деле, и что за очаровательный врачеватель душ этот Рувич!
— Боже мой! — вскричал громко князь с выражением невыразимого отчаяния, и в его лице пробежали конвульсии. — Скажите, Бога ради, ужели вы, доктор, не видите, что я такой же сумасшедший, как вы; клянусь прахом моих детей! Да, я впадаю в ярость и это пугает вас; но Боже мой, кто может сохранить хладнокровие и не закричать, как зверь, когда я здесь, в доме сумасшедших, а мои дети, мои бедные дети — убиты… О, злодей-доктор!.. — тс…с… Не буду!.. Не считайте это за безумие!.. Напротив, я обращаюсь к вашему просвещенному разуму, я, сумасшедший — не странно ли это? Я прекрасно сознаю, что я здоровый человек — о, милосердный Бог, дай мне спокойствие, — но в то же время я прекрасно сознаю, как ужасна низость этого мерзавца-доктора… не буду, не буду!.. Но мои дети в земле… Клянусь их прахом, я не могу не кричать — негодяй, негодяй!.. Лейте, палачи, воду на мою бедную голову… Правда жжет мое сердце и вырывается из моих уст, как огонь…
Он задыхался.
— И Христос терял божественное спокойствие пред толпой фарисеев. Я же человек, но терплю больше, чем выдержать можно… Хладнокровным быть… но мне легче разорвать на куски того доктора… Ярость моя — не разжигай мою грудь… Палачи, вы снова будете обливать водой мою обритую голову. Нет, я не кричу этих слов о негодяе-медике, о мерзавце, который убил детей: разбойник, разбойник, разбойник!..
Из его глаз лились слезы, и хотя он всеми силами старался быть спокойным, но последние слова прокричал он диким, ужасным голосом, бессознательным движением подскочив к Рувичу.
Психиатр попятился к двери и шепнул мне:
— Какой дикий бред, и так всегда бывает. Будемте осторожны.
Князь, между тем, видимо стараясь овладеть собой, в отчаянии заговорил снова:
— Боже милосердный, дай мне спокойствие… Я не хочу быть безумным и только желал бы, чтобы этот умный доктор понял, что не помешанного, а здорового человека бросили в этот ад… Доктор, вы не верите, я читаю в вашем лице свой приговор, читаю и мое сердце бьется, бьется, бьется… О нет, мне не удастся разуверить вас, но может быть, я растрогаю вас, если вы точно человек, а не холодный камень… Смотрите,
