Герцог и я - Джулия Куин

— Думаю, тебе лучше всего уйти сейчас отсюда, Колин. Я не верю, что это ты мог задать подобный вопрос.

Он не двинулся с места. Потом подошел к ней, взял за руку.

— Я помогу тебе, Дафф, — сказал он. — Ты ведь знаешь, я все готов сделать для тебя.

Она обняла его и дала наконец волю так долго сдерживаемым рыданиям.

Спустя полчаса ее слезы окончательно высохли, а мысли стали яснее. Ей необходимо было поплакать: слишком много скопилось в душе боли, тревоги, смущения, беспокойства. Просто злости. Теперь с более ясной головой она сможет вернее добиться своей цели.

Колин пошел поговорить с братьями, он понимал, о чем те беседуют, укрывшись в кабинете у Энтони. Наверняка тот предлагает Бенедикту быть его секундантом. А его, Колина, задача сейчас — выпытать у них, где должна состояться дуэль. И Дафна уверена, Колин сумеет это сделать. У него хватит ума и, если надо, хитрости.

Придя к этому выводу, она начала переодеваться, выбрав старый, видавший виды костюм для верховой езды. Меньше всего она хотела в это надвигающееся тревожное утро путаться в юбках, оборках и лентах обычного платья.

Короткий стук в дверь заставил ее вздрогнуть, хотя она ждала этого стука. Вошел Колин, тоже сменивший вечерний наряд на дорожный.

— Ты все узнал, Колин?

Он кивнул.

— У нас не так много времени, Дафна. Полагаю, ты хочешь быть на месте дуэли прежде всех остальных?

— Конечно. И если Саймон прибудет раньше, быть может, я сумею убедить его согласиться на брак.

Колин отпрянул в недоумении.

— Дафна! Как ты можешь говорить так? Ведь этот человек…

Она прикрыла ему рот рукой.

— Перестань, Колин! Я стараюсь сейчас отбросить самолюбие и думать только о жизни и смерти. О возможной смерти этого человека по моей вине… Пусть косвенной… Больше я ни о чем думать не хочу! — Она притопнула ногой.

— Но… — раскрыл было рот Колин, однако она не позволила ему договорить:

— Прошу тебя, не нужно слов, которые могут помешать мне думать так, как я сейчас думаю! Я боюсь. Боюсь сомнений, которые помешают выполнить то, что я должна… Ради жизни Саймона!

— Если бы он только знал, кого может приобрести в твоем лице… — с непривычной для него нежностью произнес Колин и добавил совершенно иным тоном:

— Я, кажется, сам готов убить его!

Пропустив мимо ушей слова брата, Дафна сказала:

— Пора идти.

Соблюдая осторожность, они выбрались из дома.

Саймон направил коня по широкой аллее Риджентс-пар-ка, бывшего до недавнего времени местом королевской охоты. Они договорились с Энтони встретиться на рассвете в самой дальней части парка, известной им по прежним прогулкам. Можно было выбрать для дуэли более близкий к их жилью Гайд-парк — в такую рань вряд ли кто-нибудь им помешает, но здесь более надежно…

Он мысленно произнес это слово и усмехнулся. Надежно умереть? Разве не все равно где? Тем более что ему не придется, если даже кто-то узнает, отвечать за свое участие в объявленной вне закона дуэли.

Ему пришло в голову, что умереть таким образом не делает большой чести — это не только незаконно, но и — как бы точнее выразиться? — безвкусно. Однако другого пути нет. Он нанес оскорбление и словом, и действием женщине из своего круга и должен отвечать за это, расплачиваться за последствия.

Он снова усмехнулся: за то, что поцеловал ее. то не мог, не сумел сдержаться, хотя знал, понимал, к чему это может привести. Вот и привело…

Приближаясь к намеченному месту, он уже издали заметил, как туда подъехали и начали спешиваться Энтони и Бенедикт. Их густые волосы развевались от утреннего ветерка, лица были мрачными.

Остановив коня недалеко от них, он спрыгнул на землю.

— А где же секундант? — спросил Бенедикт. Саймон махнул рукой:

— Не стал никого утруждать.

— Но как же? — Бенедикт был недоволен, — Дуэль невозможна без секундантов с обеих сторон!

Саймон пожал плечами:

— Не вижу необходимости. Вы привезли пистолеты? Я доверяю вам.

Энтони, смотревший куда-то в сторону, повернулся и подошел к нему.

— Я не хочу всего этого, — сказал он.

— У тебя нет выбора, — ответил Саймон.

— Он есть у тебя. Ты можешь жениться на моей сестре. Вероятно, ты не испытываешь к ней любви, но, я знаю, она тебе нравится. Почему же ты не хочешь сделать ей предложение?

Саймон молчал. Он думал, не сказать ли им все то, о чем никогда раньше не говорил даже с друзьями, не открыть ли поводы и причины, по которым он не мог… не хотел жениться. Не считал возможным связывать себя и другого человека на всю оставшуюся жизнь. В чем давно уже дал себе клятву. Но они скорее всего не поймут его, поскольку выросли в большой дружной семье, привыкли жить ее интересами. Их в самом раннем детстве не бросали родители, они не оставались сиротами при живом отце, не слышали диких по своей жестокости слов о том, что они — позор для всего их рода, что не только они сами, но и дети их наверняка будут полунемыми дебилами… Проклятыми жалкими заиками.. И это — вместо того чтобы с детства нанять ему врачей, учителей… О нет, деньги у отца были, много денег. Но он не желал — не позволяли гордыня и спесь, — чтобы более широкий круг людей, не только слуги, узнал о недостатках его сына. Да и какой недостаток? Это болезнь, недуг, который можно и нужно лечить. Если бы не чудесная, святая няня Хопкинс, Саймон •один никогда не справился бы. Но вместе они победили. А потом он, несчастный брошенный мальчишка, нашел в себе силы на свой страх и риск отправиться в школу, наврать там с три короба, чтобы его приняли, и уж тогда отец изволил прислать плату за его обучение…

Все эти мысли молниеносно пронеслись в голове Саймона, и он нашел в них оправдание своему нежеланию делиться всем этим с братьями Бриджертон. Особенно сейчас. Никогда им не понять его ненависти к отцу, желания отомстить ему — хотя бы тем, что не будет продлен род Гастингсов. Не понять страха перед семейной жизнью… Опасений, что его дети и вправду могут родиться неполноценными…

Внезапно ему захотелось кинуть в лицо этим благополучным, обласканным отцом и матерью братьям что-нибудь грубое, оскорбительное, чтобы они прониклись злобой и презрением к нему, и тогда они скорее покончат с этим делом. Но грубость так или иначе задела бы их сестру, и потому он сдержал себя.

Посмотрев в лицо Энтони Бриджертона, который был его другом еще со школьных времен, Саймон спокойно сказал:

— Хочу, чтобы ты окончательно понял: дело не в Дафне. Твоя сестра самая хорошая женщина из всех, кого я когда-либо знал.

С этими словами он нагнулся к открытому ящику с пистолетами, лежащему на земле возле ног Бенедикта, выбрал один из них и зашагал к северной стороне лужайки.