Портреты в колючей раме - Вадим Делоне

– С Конопатым.

«Совсем плохо», – подумал я.

– Ну и на что, на представку?

– Что такое, на представку? – вылупил на меня глаза Мочалкин.

– Ну в долг или не в долг? – спросил я.

– Конечно, в долг, – затараторил Мочалкин, – на сорок пять рублей играл.

– А почему именно на сорок пять?

– Да я, – замялся Мочалкин, – хотел Клавке этой, продавщице, деньги отослать, чтоб доказать, что я не какой-нибудь подлый ворюга, а так, из лихости…

– Посиди в бараке, я что-либо придумаю пока. Веревку и нож спрячь, – объявил я, хотя никак не знал, что я могу придумать.

Садиться играть с Конопатым за карты было делом весьма бесполезным – все равно колода крапленая, да и не специалист я в этом деле. Лешка Соловей отдыхал в карцере. Арзамасский, хоть и друг, но против блатных за мужика играть бы не стал. Оставался Колька-наркоман. Я бросился к нему.

– Надо одну штуку состряпать. В карты сумеешь раскладку сделать?

– С кем играем? – спросил он. – Ты вроде не за себя просишь?

– Не за себя, конечно. Надо попробовать: малолетку одного опедерастить хотят или списать со счетов жизни. Сразу тебе говорю, играем против Конопатого. Отвечаю я.

– Против Конопатого трудно, – усмехнулся Никонов. – Вот если бы травки найти, я бы их разложил по всем мастям. Я себя знаю – первые два часа голова светлая, и рука сама какого надо валета, такого и вытаскивает. Но только два часа.

– Слушай, Коля, подожди, есть идея! – сказал я и побежал в Лехин туберкулезный барак. Среди соседей по нарам бывшего короля был один человек весьма значительный, лет за восемьдесят, тоже туберкулезник и верный исламист. Он, сколько можно было судить, всю жизнь ходил через границу и таскал травку. По-русски он понимал еле-еле.

– Мухамет, – сказал я ему, – Соловей тебя спасал!

– Добрый человек – Соловей, – закивал Мухамет.

– Ну так вот, ты знаешь, что я – его друг. Достань травки, да побольше, потом рассчитаемся.

– Нет у меня травки, – качал головой Мухамет.

– Есть, – сказал я твердо. – Человека надо выручать, я не для себя. Человека убьют или педерастом заделают, понимаешь, педерастом. Миску проткнут, никто даже руки ему не подаст, спать под нарами будет. Да и на свободу если выйдет, потащится за ним дурная слава. Сделай добро, Мухамет! А я тебе за добро добром отплачу.

Мухамет, покачиваясь на своих стариковских ногах, куда-то вышел и принес из тайника кулек.

– Ну что, Коля, пойдет масть? – спросил я у Никонова, ждавшего меня на улице.

– Думаю, что пойдет, – взвесив на руке мешочек, серьезно объявил тот.

Блатные обычно собирались в четвертом бараке, на время их встреч даже активисты старались исчезнуть в курилку.

– А, сам политик пожаловать изволил! – усмехнулся Конопатый.

– Ты же вроде в гости приглашал, или я ослышался? – осведомился я.

– Да нет, что ты, садись, садись, закуривай.

– Что же, так табак и тянете? А травки не хотите пригубить?

Я достал свой сверток, и все забили по косяку.

– Может, в картишки сыграем? – спросил Конопатый.

– Сыграем. Только игра скучная. На час подписываюсь и с правом замены.

Никонов сидел в стороне, спокойно покуривая дурманящую травку.

– На представку играешь? В долг? – осведомился Конопатый.

– Зачем же меня чернить. Денег куча, почти миллионер, – отрезал я и вытащил смятый червонец, который я занял у Коли.

– Солидно ты заходишь, – удивился Конопатый. Началась игра. Я думал только об одном – надо продержаться час. Я знал, что на кон поставлена человеческая жизнь, и знал, что карты крапленые. Я видел, как мухлевал Конопатый, но только усмехался. Мне чудовищно везло. Никогда в жизни мне так не везло. Сверх червонца, с которого я зашел, я отыграл у Конопатого еще один.

– Час прошел, – заметил я.

– У тебя что, часы на руках? – угрюмо спросил Конопатый.

– Часы на вахте, там срок отмечают, как мой, так и твой.

Надо было отыграть еще 40 рублей, но я знал, что могу не выдержать, зарваться.

– Хорошо ты зашел, политик, дай я за тебя сяду играть, если компания позволит, – как бы невзначай проронил Никонов.

– Садись, садись, – нетерпеливо утвердил Конопатый. – На что играешь?

– А это как политик скажет.

– Пятьдесят рублей. Как кто проиграет пятьдесят, так и конец игре, – ответил я.

– Ты, что ли, отвечаешь, политик?

– Конечно. А с каких пор ты за меня так переживаешь?

Коля Никонов играл блистательно. Он швырял карты наугад. Я знал, что у него просветление от травки, но ненадолго. 50 рублей он выиграл за полчаса. Наступило молчание.

– Прошу права на отыгрыш. Я в законе, – сказал Конопатый.

– Еще 20, – ответил я.

Коля посмотрел на меня умоляюще. Глаза его медленно тускнели.

– Еще по косяку, ребята, – предложил я. Никто, конечно, не отказался. Я заменил Никонова.

На сей раз я передернул, смухлевал, нет, не в картах, – я закурил «Беломор», а Конопатый затянулся травкой. Карты ложились на стол – пики, как финки, черви, как окровавленные души. Я отыграл 20 рублей. Выиграть в карты у блатного – дело опасное. Долг, конечно, отдадут, но живым можешь не выйти. И отыгранные денежки пойдут на поминки. Я это хорошо знал, знал и Коля.

– Как ты думаешь, – спросил я Никонова, – эти 20 рублей не в счет, раз поставлены на отыгрыш?

– Конечно, не в счет, – сразу понял меня Коля.

– Вот что, – сказал я, – кажется, курево кончается, пусть кто-нибудь сообразит, где выпивки достать на эти два червонца, на всю компанию.

– Это дело нехитрое, – подмигнул кто-то из блатных. Червонцы исчезли и взамен появился жбан самогонки.

– Что это ты, нам одалживаешь? – спросил Конопатый.

– Нет, за уважение СЕВУРАЛЛАГа! Выражение это не мною придумано, кто-то очень давно его сочинил. Это значит, что угощаешь от души, а не в долг. В честь тех, кто в море, то есть в Архипелаге ГУЛАГе…

– Шнырь! – сказал я тихо дневальному. – Беги за Мочалкиным, живо!

Все быстро пьянели. Явился Мочалкин и, стоя в проходе между нарами, таращился на нашу компанию.

– Выпей, – сказал я. – Сколько ты задолжал ребятам?

– Сорок пять рублей.

– Это верно? – спросил я, как бы ни к кому не обращаясь.

– Верно, верно, – подтвердил кто-то из блатных.

– Тогда, значит, никто никому ничего не должен. Как в сказке. Виконт! – сказал я Мочалкину. – Ваш долг погашен. А оставшийся червонец опять же, на всю компанию.

Кто-то снова ринулся за самогонкой.

– Ты что сюда, чести и закону нас учить заявился! – озлился Конопатый. – Второй раз нас разыгрываешь, прямо как колодой по носу щелкаешь!

– Кое за что в добрые времена канделябром по голове били, – уклончиво ответил я.

– Ты давай говори без намеков! – поднялся Конопатый. – На что намекаешь?