Дни Самайна - Татьяна Олеговна Воронцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Во-первых, машина. Я помял твою машину. Здесь неподалеку есть хорошая мастерская, я готов оплатить ремонт.
– Брось, мужик, не парься, – протянул Константин на манер обитателей нью-йоркских гетто. – Свои расходы я оплачиваю сам. В отличие…
– …в отличие от меня? Это ты хотел сказать? – Дэймон улыбнулся, скрипнув зубами. – Один-ноль в твою пользу.
– Я ни во что не играю. Продолжай.
– Тебе интересно? Ладно, отзывчивый мой, сейчас у тебя появится шанс узнать о себе кое-что новенькое.
– Неужели?
– So help me![88]
Как всегда во время разговора с Дэймоном, Константин получал особое удовольствие, слыша такие фразочки, и даже втайне коллекционировал их.
– Итак, – объявил Дэймон, понижая голос, чтобы придать своим словам дополнительный вес, – я хочу сделать тебе предложение. Если ты примешь его, станешь чуть-чуть богаче и чуть-чуть умнее, а если нет, не потеряешь ровным счетом ничего. – Он застонал и тут же засмеялся, чтобы жестокосердный блондин принял стон за смех. – Как я понял, тебе не дает покоя мысль, что как-то раз за один уик-энд я заработал больше, чем ты – за три месяца каторжного труда. Согласен, это может показаться обидным, поэтому я хочу дать тебе шанс повторить мой подвиг.
В принципе после этого можно было уже ничего не говорить. Константин понял. Понял, но не мог отказать себе в удовольствии дослушать до конца. Искушение… О, как давно в его жизни не было подлинно жгучих искушений! Он бережно разогнул тонкую смуглую руку, дал Дэймону повернуться и с веселым любопытством уставился ему в лицо.
– Кто же будет покупателем?
– Я буду покупателем, ты – товаром. Аванс в размере десяти тысяч евро тебя устроит? Окончательную сумму уточним по ходу дела. Возможно, кое-что покажется тебе неприемлемым. Я не буду настаивать. Однако невыполнение отдельных пунктов программы отразится на вознаграждении. – Дэймон произнес это ровным голосом, безо всякого выражения. Его взгляд оставался равнодушным, как у человека, обсуждающего с женой семейные проблемы соседей. – Никто ни о чем не узнает. В нашем распоряжении будет дом в двух милях от Килдари, принадлежащий моим родственникам, которые в настоящее время находятся в отъезде. Ты сможешь остановить аттракцион в любой момент, просто сказав «хватит!». Должен заметить, мне таких льготных условий никто не предлагал. Совершенно конкретные деньги и никаких поблажек.
– Десять тысяч?
Константин смотрел на него во все глаза.
– Авансом, – уточнил Дэймон.
– И что ты собираешься делать со мной за свои десять… или сколько там тысяч?
– Ты же читал газеты.
– О господи…
Константин прошелся по залу. Заранее зная, что откажется, он тешил себя воображаемыми картинами сексуальных безумств и последующих безудержных растрат. Новая машина, домик на берегу Лох-Дерг… Все это реально, как никогда. Жаль, что придется отказаться. А если не отказываться? Если попробовать. Он же сказал: сможешь остановить в любой момент. И жить потом с этим? Ой-ой, с каких это пор мы стали такими щепетильными? Жить с этим… Некоторые живут, и ничего.
Он круто повернулся на каблуках.
– Я ведь могу смыться с авансом. И что тогда?
– Вот тогда и начнутся настоящие неприятности, – улыбнулся Дэймон. – Что ты подразумеваешь под словом «смыться»? Уехать из страны? Не валяй дурака, парень. Даже если не принимать во внимание тот факт, что при нынешнем уровне развития электронных средств связи найти тебя не составит никакого труда, десять тысяч евро – не такие большие деньги. Стоит ли из-за них рисковать карьерой? Ты здесь работаешь, у тебя контракт. Ладно, забудем про контракт. В конце концов каждый человек имеет право исковеркать свою жизнь, ни у кого не спрашивая разрешения. Ну, и куда ты двинешься? В Гонконг? В Каир? В Лас-Вегас? С десятью тысячами? Я тебя умоляю…
Константин молчал. Развернув перед своим мысленным взором красочное полотно той альтернативной реальности, которой искушал его Дэймон, теперь он пытался убедить себя отречься от нее. В конце концов, если усердно трудиться… Да, но какой соблазн!
– Что скажешь? – поинтересовался Дэймон, любуясь тем, как он нарезает круги по залу.
Константин глянул на него исподобья. Молча покачал головой.
– Нет? Уверен? Ну, что ж… Я был готов к такому ответу. Однако мое предложение остается в силе, так что у тебя еще будет возможность обдумать его в спокойной обстановке. Э-э… – Он застенчиво улыбнулся. – Можно вопрос? Хотя бы в течение одной минуты ты думал о том, чтобы сказать мне «да»?
Что было делать? Пришлось признаваться.
– Думал.
– Спасибо, – произнес Дэймон бесцветным голосом. – Только это мне и хотелось узнать.
Так чем же ты лучше меня? – прочел Константин в его прекрасных, рассеянно скользящих по лицу собеседника, глазах. И подумал: вот так, наверно, и совершаются преступления на почве страсти. Господи – это была следующая мысль – не дай мне убить его. Удержи мою руку, господи.
Неукротимая ярость охватила его, вызвав временное помрачение рассудка – ярость Вотана, предводителя воинства мертвых – он и понятия не имел, что способен на такие сильные чувства. Впоследствии он даже не мог вспомнить, как оказался рядом, как нанес первый удар. Дэймон сполз по стеночке вниз и остался сидеть, уткнувшись лицом в колени.
– Вставай! – прорычал Константин. – Вставай, чтобы мне не бить тебя лежачего!
Пафос этого воззвания рассмешил неисправимого ирландца.
– Fuck you! Son of a bitch…[89]
Константин рывком поставил его на ноги и ударил опять с явным намерением превратить его левую ключицу в кровавое крошево. Дэймон вскрикнул страшным голосом, налетел на тренажер, упал и остался лежать на полу в позе эмбриона. Он не двигался, не издавал ни звука, и только его затрудненное дыхание свидетельствовало о том, что он скорее жив, чем мертв.
Дрожащей рукой Константин потянулся к двери. Прочь отсюда, прочь, пока не случилось худшее. Ярость улетучилась, на смену ей пришло отвращение: что ж ты делаешь, мать твою, избиваешь полуслепого художника с травмой плеча. Да, он не привык следить за своим языком, но это же еще не повод…
И Константин бежал. Бежал трусливо и гнусно, ненавидя себя, свою девушку, всех на свете ирландцев (а ирландских художников в особенности), всех газетчиков, всех… Одним словом, всех.
* * *
Эта ночь была еще хуже
