Колымский призрак - Эльмира Нетесова

«Попробуй теперь подойди к этому гаду, Аслану, за него весь барак вступится. В клочья разнесут. Не вспомнят доброе. Один просчет всегда перечеркивает все прежние заслуги», — запоздало вспоминал Сыч.

Аслан разговаривал с бригадой, отвечал на вопросы, слушал и думал, что судьбе его корявой было угодно, чтобы он, работяга, поступил столь мерзко с человеком, посягнувшим на имя и честь. Вот так же разделывались фартовые с виновными. Считая такое наказание самым безобидным, шуточным, предупредительным. И он на это пошел.

На пальцах словно застыло ощущение отрезанного уха. Гадко. Но иначе нельзя было.

«Неужели и я вот так же очерствел, оскотинился, что жали не стало в сердце?» — отгонял предательские мысли Аслан. И оглянулся на Сыча.

Тот, обвязав голову рубахой, лежал, отвернувшись ко всем спиной.

Позор, как и поражение, всякий переживает в одиночку. Но это быстро забывается. Это — не крах, не крушение судьбы. С этим можно, хоть и не без усилий, смириться и свыкнуться.

Вечером, когда мужики вернулись в барак после кино, Сыч уже спал безмятежно, забыв о случившемся. Ведь завтра новый день. Он потребует нечеловеческих усилий и нервов. Стоит ли их распылять сегодня по пустякам?

Аслан лег на шконку, поджав ноги. Холодно в бараке. Еще холоднее будет в домах, в которых завтра начнутся отделочные работы. Там нет «буржуек», не запущено паровое отопление. Кочегарку строят отдельно. Идейные. Она, как обещают, даст тепло лишь через две недели. Запоздало. Трудно будет сохнуть штукатурка. Простынут люди. Но иного выхода нет.

— Аслан! Распорядись людьми: кого на объект, кого на погрузку тюфяков. Скорее! Машины ждут, — будил бригадира заместитель начальника зоны.

Аслан слез со шконки. Пять утра. Начался день. Кончился отдых.

Когда Аслан влезал в кузов машины, увидел Упрямцева. Тот стоял у ворот, о чем-то говорил со старшим охранником. Борис Павлович качал головой, то ли сочувственно, то ли что-то отрицал, не соглашаясь. Бригадиру показалось, что эти двое говорят о нем.

Он увидел глаза начальника зоны. Борис Павлович, внезапно встретившись взглядом с Асланом, быстро отвернулся.

«Стыдишься, гад? Значит, есть от чего глаза прятать. Шкуру тебе сберег, а ты мне и дня наказания не убавил», — подумал Аслан с обидой.

Работяги ничего не знали о случае в Волчьей пади. А Кила и Илья Иванович давно покинули зону, живут на воле, вероятно, давно забыв о Колыме и Аслане. Да и кто он для них? Это они для него значат многое и сегодня.

Но в один из дней, когда бригада закончила штукатурить первый дом и все четыре этажа ожидали побелку и покраску, из зоны привезли почту.

— Аслан! Тебе два письма! — прокричал Сыч, примирившийся невольно с бригадиром. И сам принес Аслану письма.

Одно — от бабки. Почерк соседки узнал сразу. На душе повеселело. Ждет старушка. Теперь уж не месяцы, недели считает. Скоро ее подсчет пойдет на дни. Вот уж будет радость! Как разулыбается, заплачет, засияет счастьем бабка. Теперь-то уж точно дождется. Столько лет прождала.

«Дай тебе Бог здоровья, родная моя», — подумал Аслан. И нетерпеливо вскрыл конверт

…«А ты счастливым будешь, внучек мой. Я загадала: если ты вернешься вовремя и все будет хорошо, то наша корова отелится телочкой. Так она будто подслушала! И сразу двумя растелилась. Обе телки! Вот какая радость! По осени выгодно продать можно будет и купим тебе настоящий шерстяной костюм. Такой, как у нашего фельдшера — в мелкую клетку».

— Не надо клетку, — передернул плечами Аслан и подумал: «С меня нынешней клетки хватит: сколько лет в ней. Я теперь ничего в клетку не куплю и не надену».

Чтоб не вспоминать никогда, — сунул письмо в карман и глянул на второе. Глазам не поверил. Эта письмо было от Ильи Ивановича.

Аслан заволновался:

— Вспомнил. А может, и не забывал меня. Значит, и теперь он памятью со мною, раз написал.

Он подошел к окну. Торопливо вскрыл конверт. Глаза побежали по строчкам.

«Многое я не успел сказать тебе. Особенно напоследок. Торопился. Не обижайся, теперь ты сам понимаешь, как дорого платим мы за свободу, как трудно тянутся последние дни и часы неволи. Это у тебя наступит скоро. Пишу тебе, зная, что ты еще в зоне. Почему так, кажется, я знаю. Но не в письме о том. Цензура зоны — начеку. А вот когда выйдешь — приедь ко мне. Хотя бы на день. Тебе это нужно знать, Аслан. Ведь впереди — жизнь. А по ней не стоит ходить исхоженными тропами. Потому что не все открытия бывают в радость. Мой адрес сохрани. Я жду тебя сразу по освобождении. Не затягивай и не откладывай приезд…»

«Загадки сплошные», — удивился письму Аслан. Но адрес решил сохранить.

Дни летели незаметно, когда они были загружены работой до отказа. Даже ели на ходу работяги, сберегая световой день до минуты. Но едва кончалась работа, Аслан падал на продрогший тюфяк, сбросив со счетов еще один день неволи.

Кто-то из зэков не выдержал бешеной гонки и заболел, надорвав подтаявшие на трассе силы. Не всем по плечу оказалась стройка.

А к концу, накануне сдачи первого дома, началась полоса сплошных неудач.

То ли усталость подвела одного из орловских мужиков, то ли леса были сбиты непрочно. Но к обеду, когда нужно было дотянуть до потолка покраску водяной трубы, и человек поднялся с кистью на цыпочки, чтобы сделать последние мазки, что-то хрустнуло еле слышно. И работяга, не успев открыть рот, свалился на пол, сломал ногу.

Через день костромской мужик докрашивал снаружи окно на четвертом этаже. Не удержался. Оступился. Сорвался вниз. И — насмерть.

Еще через два дня красили воздухоочистительную трубу на крыше. Уже закончили. Но когда возвращались на чердак — поскользнулся горьковский мужик. Упал на спину и скатился. На груду кирпича. Молча, сразу умер…

Аслан с лица темнел. И не только потому, что за каждый такой случай с него снимались по пять зачетных дней, людей было жаль. Их жизни. После такого ЧП люди в бригаде работали вполсилы. Вздрагивали телом и сердцем. А что, если и другого иль самого такое ждет? Кто может дать гарантию? Кто позаботится о другом?

Поселка еще нет и в помине. Ни один человек не протоптал по своей воле тропу к трассе. А кладбище уже появилось.

Две могилы, как сироты, разбросав неуверенно руки- кресты, робко приютились подальше от глаз в ближнем чахлом леске.

Аслан видел и одну, и вторую смерть. Их он пережил трудно. Словно сам умер какою-то частицей.

Подскочил. Схватил на руки. Крик ужаса застрял в горле. Да что толку? Не досмотрел, не почуял, не увидел. Перегрузил людей. А их жизнь оказалась такой хрупкой. Крепким было лишь желание поскорее выйти на волю. Для этого они не щадили того малого, что осталось у них от жизни.

Аслан хоронил их, мысленно прося прощения у каждого. Днем и ночью себя винил в случившемся. Следил, чтоб с другими ничего плохого не случилось, но беда, сев однажды на шею, не сразу с нее слезала.

С каждым днем усиливались холода. Люди мерзли, простывали. Но администрация не забирала зэков в зону, не запускалась в работу котельная, не завозились буржуйки. В домах стоял нестерпимый холод. И тогда в бригаде вспыхнул повальный грипп. Он подкосил всех: и зэков, и охрану.

И это тогда, когда отделочных работ оставалось всего на десять — двенадцать дней.

Не на чем выехать в зону, потребовать, настоять, взять хотя бы три металлические бочки из-под горючего и сделать из них самодельные печки.

Наконец не выдержал старший охраны. И под брань Аслана поехал в зону. Вернулся с двумя бочками. Аслана уже валил с ног жар. Как удалось поставить одну буржуйку, затопить ее, плохо помнил.

Старший охранник, сцепив зубы, чтобы не выругаться в адрес начальства, единственный оставшийся на ногах, топил печь докрасна, грел воду, поил людей кипятком, ухаживая одинаково добросовестно за всеми.

Видел бы Упрямцев, как лежа вповалку, зэки и охранники ежеминутно теряли сознание.

О какой охране могла идти речь, да и кого было охранять, если многие не могли пошевелиться от разламывающей боли. Эта эпидемия гриппа прошла по всему Северу жестокой рукой и унесла многие жизни не только здесь, в бригаде работяг, а и в зоне, в Магадане, далеко за его пределами.

Она косила без промаха. И урожай ее увеличивался с каждым днем.

Подкосила эпидемия и зону. И администрацию… Кто- то попал в больницу, другие, вольные, пытались вылечиться чесноком, малиной, водкой. Но и в больницах, и дома умирали люди.

Не знал Аслан, проклиная Упрямцева, что тот теряет сознание в магаданской квартире. Месяц болезнь не отпускала. А ведь поехал за реабилитациями. И не мог встать на ноги. Не знал, как в зоне дела обстоят. А заместитель — в госпитале. Никакие лекарства не помогли.

В зоне, что ни день, росла смертность…

Зэки уже не сновали по двору, от барака к бараку. Пусто стало во дворе, словно все вымерли. Врач с фельдшером с ног сбились. Не успевали.