Колымский призрак - Эльмира Нетесова

— В письме про него написали?

— Ну да! Он к моим родственникам нарисовался. Они в Адлере живут. Триста рублей у них взял, якобы я прошу через него. Когда те мое письмо попросили, обиделся. Мол, как это ему не верят. Те и дали! А теперь спрашивают, получил ли я их? Ну к чему мне деньги на трассе? Почему на моей беде та паскуда жиреет? — стучал мужик кулаком по письму, чуть не плача: — Неужели на этого козла управы нет? — блажил человек.

— Слушай, а может, зря винишь человека? Может, по косой не помнишь, как наехал? — перебил Аслан.

— Да я выпил всего сто граммов. С такого не косеют. Трезвый был. Но у меня правило: выпил — не берусь за баранку. Просто не выспался я из-за того гада. Мотал он меня всюду. И я — как дурак. Надо было выкинуть вонючку из машины. И все, и миновал бы беду. Но, видно, правду говорят, что люди свое горе на собственных плечах носят. Я здесь, на трассе и в зоне не встречал таких падлюк, как тот тип. Одно обидно: до сих пор он на воле — в Батуми, а я — на Колыме… Ну где же правда? — долбанул мужик по письму. Оно порвалось. И человек сказал выстраданно: — Сколько лет прошло, сколько я мук перенес, скольких негодяев видел, но верю: и Жорка не минует трассы. Не может быть, чтобы сволочь от наказания ушла. Скорее всего, что ждет его худшее, более мучительное. Меня судьба за доверие наказала вон как больно. Не минет своей чаши и эта пакость. Пусть ему сторицей отольется.

Человек отвернулся к огню.

— А я думал, ты за дело влип, — посочувствовал Аслан.

— Конечно, за дело. Чтоб не развешивал уши. Чтоб под седину умел разбираться в людях. Больно. Ведь не мальчишка я уже, а околпачен, как пацан. Да только не впрок ему будет…

Аслан перечитывал письмо бабки. Та уже считала месяцы до освобождения внука. Радовалась, что увидит Аслана. Она невесту приглядела ему в селе. Хорошая девушка. Работящая, скромная, красивая. И лет ей немного. А про то, что жив Аслан, не расстрелян, никому, кроме соседки, не говорит. Чтоб родня милиционеров не дозналась, не писала бы никуда жалоб.

Аслан усмехнулся. «Эх, бабуля, если б знала, как далек путь к тебе? Это все равно, что до звезды рукой тянуться, так и мне сейчас мечтать о доме. Месяцы… А разве это мало? Тут всякий день, каждый час может обратить ту мечту в пепел. Зачем же бередить себя напрасно, зачем сжигать сердце впустую! Соседская девушка? Да не надо ей ждать меня. Пусть живет спокойно, радует глаза, веселит сердце. У нее своя судьба. Зачем я ей — колымский призрак? Жизнь и так коротка, не надо ее сокращать надуманной легендой», — думал Аслан, глядя в темнеющий распадок. Там, внизу, уже наступила ночь. Спит бригада.

Свернулся в больной клубок русоголовый мужик. Во сне камень стиснул ладонями. Обидчика своего душит. Не иначе. У каждого в жизни свой недруг, как и своя радость.

— А ты чего не спишь, Аслан? — подошел старший охраны, и, присев рядом, подживил огонь. Увидев письмо, спросил тихо: — Что из дома пишут?

— Невесту уже подыскала бабушка. Ждет. Месяцы считает.

— Это хорошо, когда есть куда вернуться. Значит, счастливый ты. Немногим такое выпадает. Больше иное приходится слышать. Вон, Сыч наш, тоже письмо сегодня получил. Полный разгром. Жена умерла. Ребятишки — в детском доме. Все трое. А потому, что при жизни на воле ничего путного не успел, кроме как ошибаться.

— То-то я сегодня не слышал его голоса, — вспомнил Аслан.

— Почему же, в распадке с час волком выл. Да разве поможешь? Человек всегда взад умный. Когда попал. До того одним гонором да глупостью живет. Расплата за кураж ума прибавляет. Мы его потом жизненным опытом называем. Мудростью. А она у нас до конца жизни свербит. Всякой шишкой до гроба аукается. Да кому в том признаемся? Разве сами себе. Да и то ночью. Во время бессонницы. Вслух — ни за что, не то дети и внуки о нас плохо подумают. Уважать перестанут, — бубнил старший охраны и, помолчав, продолжил: — Смотрю я на тебя, Аслан, и думается мне, что без отца ты рос. Такой парень — все при тебе, а на Колыму попал по глупости. Некому было мозги вправить. В руки, а может, на руки вовремя взять. Согреть словом добрым. Видно, заледенело твое сердце от одиночества, ожесточилось. Но нельзя же на всех разом косо смотреть. Сердце верить должно.

— Верить? Вот этот поверил и сел. За доброту слепую. Теперь пятнадцать лет от доброты отвыкать будет. Ее Колыма с жизнью и здоровьем вымораживает, — кивнул Аслан на русоголового. И продолжил: — Без отца рос, это верно. В детстве его не стало. Куда делся вместе с матерью — не знаю. Много лет прошло. Не искал, не объявился. Может, в живых их нет.

— А ты расскажи, может, я попробую по нашей линии разыскать их. Хоть будешь знать точно, где родители.

Аслан рассказал все без утайки. Что помнил, знал и слышал.

— Только знай, за результат не ручаюсь, — предупредил старший охраны, записав фамилии, имена и адрес.

Аслан особо ни на что не надеялся. Но расположение этого человека чувствовал к себе всегда.

— Нет, Аслан, людей без изъянов, а жизни без ошибок. Вот и я в своей судьбе одному человеку обязан. Хоть и случайно познакомились. Не знаю, куда бы меня кривая вывела, если б не он. Не дал споткнуться, свернуть. От всех бед и ошибок пытался сберечь. Хоть и не родной, не кровный. Родным не до меня было. Так вот и вывел в жизнь. Что было бы, не поверь мы друг другу? Я и теперь не жалею, что слушался его во всем. И теперь те советы помню. А другие ошибаются на доверии. Но чаще, вдесятеро, в сотни раз больше горят на недоверии. Это я и по работе, и по жизни знаю. Чужая судьба твоей — не пример.

Аслан дремал, согреваясь теплом костра. И вдруг спросил:

— Почему же вы, охранник, а мне верите?

— А ты глянь, вон собака наша, у твоих ног лежит и блаженствует. Ни настороженности, ни зла. Хотя не кормишь, не ухаживаешь за нею. Ни разу не погладил. Это не я первым заметил. Ребята. А собаки лучше нас в людях разбираются. И ни лести, ни должности не понимают. Вот и тебя из всех выделяет пес. Почему? Одному ему известно. И знаю я, что псы в нашем брате человеке подлое насквозь видят-чуют. Им такое особым даром дано, свыше. Нам бы это чутье. Жили б без ошибок. Но у всякого свое. Умей наблюдать, делать выводы, авось избежишь кривизны.

Аслан положил ладонь на голову собаки, та блаженно закрыла глаза. Аслан гладил морду пса. Но что это? Рваный рубец на шее. Откуда?

— Зэки сбежали. Двое. Зимой. На росомаху напоролись. Мы в погоне были. Пес опередил. Как всегда. Бросился на росомаху, когда она зэку горло хотела перервать. Отвлек на себя и чуть не умер за свою доброту. Росомаха тоже добрых не любила. Вот и порвала горло. Кое-как выходили, — сказал старший охраны.

— Ну а на зэка, если б кинулся, росомаха тоже бросилась бы на него, подумала бы, что добычу отнимает, — вставил Аслан.

— Зэков двое было. Да и убежать мог. На росомаху не только собаки, медведи не бросаются. На нее лишь опытному охотнику выходить. А наш — людей пожалел. Без команды — на зверя. Хотя, не будь росомахи, эти зэки псину ножами испороли бы. У него и такое было не раз. Этих рубцов, старых и свежих, полно. А видишь, верит. Хотя тоже трассой помечен, — невесело усмехнулся человек, и продолжил: — Помечен? Он родился для трассы. Вы уйдете, а пес здесь останется. На всю жизнь. Колымским другом. Ее порожденьем. Он нынешней зимой четверых волков загрыз насмерть. Один — вожаком был. Сильный зверь. Но наш одолел. Правда, не без шрамов из схватки вышел. Но победителем.

— Если с Колымы убрать зоны, здесь ни одного человека не останется. По доброй воле не станут обживать люди эти места. Нечего здесь делать человеку. И если не будет зон — останутся тут только волки. Это их места. Мы отнимаем их у зверей. А зачем, кому они нужны? Мертвая холодная эта земля. Ни жизни, ни радости подарить не сможет, — вздохнул Аслан.

— Не прав ты, Аслан. Земля эта не просто нужна, она необходима нам. Да, мало тепла, не разобьешь на ней грядки, не зацветет здесь сад по весне. Зато есть в ней золото, алмазы, горный хрусталь. Пушной зверь здесь водится в избытке. У берегов Магадана такую вкусную рыбу ловят, которой нигде больше нет. Это сельдь-пеструшка. Ее на материке с руками оторвут. Нежная, жирная. Не чета другой. То, что имеет Колыма — нет в других местах. Это сегодня, теперь она тебе наказанием кажется. А спроси тех, кто свою судьбу с нею связал. Они отсюда никогда не уедут. Для них Колыма — дом родной. Да и ты: еще неизвестно, где остановишься после освобождения.

— Домой уеду. Только к себе, в Кабардино-Балкарию. Иного места на земле нет для меня. Вон, сами говорите, селедка какая-то, а и та свой берег знает. Что ж я глупее ее? А что богата Колыма, так мне до того дела нет. Что мне золото — без садов, алмазы — без тепла. Мертвы они. Такое человека радовать не может. Вы посмотрите на наши розы в утренней росе. Каждая капля — ярче бриллианта горит. Жизнью дышит. Это радует.

— Что ж, каждому свое. Ты сегодня по дому скучаешь. Но придет твой час — вспомнишь Колыму. По-доброму. Не раз спасибо ей скажешь, не раз памятью поклонишься ей, — улыбнулся старший охраны и лег у костра, ближе к теплу.