Гай Юлий Цезарь - Рекс Уорнер

Меня раздражала некоторая мелодраматичность всего этого заговора, кроме того, я был противником использования убийства в качестве метода политической борьбы. Слишком часто я сталкивался с подобного рода вещами в детстве. К тому же неужели Каталина был так наивен, думая, что я буду участвовать в убийстве собственного дяди? Да и в целом его подход к проблеме революции в современном обществе казался мне неправильным. Конечно, поднять восстание в Риме и захватить там власть представлялось возможным, но бунт лишь в отдельно взятом городе не мог гарантировать нам долгосрочную власть во всей стране. Продолжительным успех мог быть лишь при поддержке в провинции и армии. Однако это всё не может быть организовано в одночасье. Тем временем у Помпея было то, чего нам как раз и не хватало, и в случае, если мы попытаемся установить наш режим теми же методами, которые когда-то использовали Марий и Сулла, за что многие их ненавидели, Помпей не преминет воспользоваться возможностью восстановить порядок, что и сделает без особых трудностей, если только не настолько глуп, чтобы дать нам три-четыре года на подготовку и реализацию нашего плана.

Для меня эти факты были абсолютно очевидны, часть из них была ясна и Крассу. Но, будучи финансистом, Красс был готов извлекать прибыль из всех жизненных обстоятельств. Очевидно, предложения Каталины поставили его в затруднительное положение. Каталина ещё нужен был ему, и он не хотел отвергать его сейчас. Кроме того, он должен быть готов к любой неожиданности, даже к такой, как успех этого заговора. Таким образом, он дал понять, что, по крайней мере, заинтересован в нём, однако настаивал на том, что открыто может позволить себе откреститься от заговора, что даст ему возможность помогать заговорщикам гораздо эффективнее. Несомненно, можно было заставить поверить всех заговорщиков, что Красс на их стороне, а я, считавшийся человеком, к нему близким, в свою очередь готов выполнить отведённую мне роль. Однако я оказывался в очень неудобной ситуации. С Крассом меня связывала не только финансовая зависимость, но и узы дружбы, а также общие политические интересы. Определённые обязательства я имел и по отношению к Каталине, ведь многие из его сторонников были моими друзьями и помощниками. С другой стороны, я чувствовал, что заговор принесёт мне и Крассу гораздо больше вреда, чем пользы. Конечно, меня беспокоила и опасность, грозившая моему дяде Котте. Мне необходимо было каким-то образом предупредить его о нависшей угрозе, если только сам Каталина не сделает это ненужным. Ведь всех беспокоила полная неспособность Каталины хранить секреты. В последние дни декабря он ходил по Риму в окружении гладиаторов и вооружённых рабов и, в какой бы компании он ни находился, начинал распускать язык. Стало ясно, что он собирается применить насилие, и сенат на основании отчасти слухов, отчасти проверенной информации принял решение организовать первого января охрану вступающих на должность новых консулов.

Эта мера была необычна и оказала влияние не только на самих заговорщиков, которые сразу же отказались от своего плана, но и на общественное мнение в целом. Непонятно было, чему верить. Одни считали, что никакой опасности не существовало, другие же были убеждены, что события, происходившие во времена Суллы и Мария, могут в любую минуту повториться. Мнения консулов были почти схожи. Мой дядя Котта, большой любитель выпить, предпочитал считать, что слухи о заговоре сильно преувеличены. Однако я заметил, что он стал избегать моего общества. Другой консул, Торкват, открыто заявил, что не верит ни единому слову о существовавшем заговоре против него. И для того чтобы убедить в этом людей, а может, для того, чтобы обеспечить своё будущее, он предложил Каталине свою помощь в проходящем судебном разбирательстве, в качестве адвоката. То же самое сделал Цицерон. Он хотел помочь, желая заручиться поддержкой Каталины, Красса и меня на выборах. Однако Каталина принял предложения Торквата, которого совсем недавно замышлял убить, надеясь не иметь ничего общего с Цицероном, чьи способности и потенциал он глупейшим образом недооценивал и которого презирал за его неблагородное происхождение.

Лишь несколько человек в сенате настаивали на продолжении более тщательного расследования замышлявшегося заговора. Однако Красс легко смог уговорить большинство сенаторов, не желавших раздувать скандал, закрыть глаза на всё происходящее. Какое-то, правда весьма короткое, время казалось, что Красс был прав в том, что мы сможем получить выгоду даже от неудавшегося заговора Каталины. Само подозрение о его существовании заставило сенаторов понервничать, и они старались всячески угодить Крассу, который, несмотря на всю свою непопулярность в народе, мог перевесить чашу весов на сторону заговорщиков. В такой ситуации Крассу удалось в начале года добиться назначения на должность наместника в испанских провинциях своего ставленника Пизона, однако этот успех оказался слишком краткосрочным. Пизон был абсолютно неподходящим кандидатом на этот пост — он презирал испанцев, за что они и убили его через месяц после прибытия туда.

К тому времени сенаторы стали чувствовать себя увереннее и, как я и ожидал, противились всему, что казалось им либо опасным, либо слишком либеральным. Одной из основных наших целей, которая, кроме того, касалась и меня лично, была аннексия Египта. Вскоре стало ясно, что наше предложение встретит яростное сопротивление. В конце концов, даже несмотря на то, что Красс через своих агентов вынес его на собрание граждан Римской республики, мы потерпели поражение, причинами которого были усилия реакционно настроенных сенаторов, возглавляемых Катулом, однако определяющей стала, по моему мнению, блестящая речь Цицерона. Как и Катилина, Красс недооценил Цицерона как весомую политическую фигуру. Он не предпринимал никаких усилий, чтобы привлечь его на свою сторону, хотя сделать это было очень просто — Цицерон так легко попадался на лесть. К тому же в тот период он искал сторонников для выдвижения своей кандидатуры на выборах консулов. И сейчас во многом из-за того, что Катилина и Красс недооценивали его, он стал отдаляться от нас и искать поддержку у совсем других людей. С его точки зрения, он сделал разумный ход, так как за это время очень большая часть аристократии была обеспокоена проводимой политикой, как реальной, так порой и вымышленной, но которую связывали с именами Каталины, Красса и моим. Они готовы были поддержать самостоятельного Цицерона, который отчасти пользовался популярностью в народе, лишь бы не допустить победы Каталины. Таким образом, ни одна из наших основных целей не была достигнута. Даже предложение Красса о решении вопроса Северной Италии не было поддержано его коллегой цензором, который не поддался ни уговорам, ни подкупу. Но Красс широко разрекламировал своё предложение и стал призывать молодых италиков приходить в Рим под его опеку. Он считал, что они могут пригодиться в крайнем случае. И опять просчитался. К тому времени сенат уже пришёл в себя и сделал всё, чтобы не допустить создания личной армии в самом центре империи. На следующий год обстановка в Риме в связи с приближающимися выборами накалилась, и был принят закон о выселении всех италиков из Рима на другой берег реки По.

И всё-таки, несмотря на все политические ошибки, допущенные в основном из-за просчётов самого Красса, лично для меня этот год был очень даже удачным, ведь меня избрали курульным эдилом.

Глава 4

УСПЕХИ И НЕУДАЧИ

На этой должности я приложил очень много усилий для того, чтобы сделать Рим ещё более красивым и проявить себя. До сих пор с удовлетворением вспоминаю тот год, когда впервые в жизни у меня появилась возможность сделать что-то заметное для города и показать римлянам, что я успешно справляюсь со своей задачей.

Выполняя свои обязанности, я тратил больше денег, чем любой из предшественников на этом посту. Однако все признавали, что деньги тратились щедро, но с умом. Огромные суммы денег я занимал у Красса и Бибула, который, к несчастью для него, был моим коллегой на посту эдила, а позже и консула. До самой смерти Бибул оставался одним из моих самых непримиримых врагов. На это у него имелись веские основания, особенно если вспомнить наши взаимоотношения в тот период, когда мы Оба были консулами. Его невыдержанность на людях не находила объяснений и не принесла самому Бибулу ничего хорошего.

В основном он жаловался на то, что я использую его деньги, чтобы присвоить себе все лавры за проведение великолепных праздников года. Лавры достались действительно мне, но Бибул был сам виновен в этом. До этого я говорил ему, что если он, могущий позволить себе большие расходы, будет щедро тратить деньги на игры и фестивали, которые мы оба предлагали народу, я сам, обладая талантом проведения подобных мероприятий, возьму на себя всё бремя ответственности за их организацию. Такой уговор казался мне очень удобным для нас обоих и к тому же честным. Однако Бибулу не хватило ума, чтобы получить хоть какую-то выгоду из этого. Его характер, в котором странным образом сочетались наивность и вспыльчивость, не давал ему вести себя с изяществом и достоинством на публичных мероприятиях. Вместо того чтобы тихо сидеть на месте во время зрелищ и делать вид, что и он участвовал в их организации, он всегда громко выражал своё удивление по поводу увиденного, восхищение и, в конце концов, презрение к тому, что он считал проявлением моего расточительства. Люди очень скоро обратили внимание на его поведение и с радостью, так как я уже был их любимцем, стали хвалить только меня за представления. И всё же я выполнил свою часть договора, и поэтому меня нельзя было обвинять в том, что Бибул из-за своего поведения не получил вознаграждения за расходы.