Прерванный полет «Эдельвейса». Люфтваффе в наступлении на Кавказ. 1942 г. - Дмитрий Зубов

У контр-адмирала Басистого и флагманского штурмана бригады крейсеров Бориса Петрова сразу же возникли сомнения в целесообразности подобного рейда. В первую очередь по причине невозможности обеспечить внезапность. В ночь на 31 июля Феодосию уже бомбили и обстреливали с моря тральщики, а на следующую ночь, опять же после предваряющего авиаудара, Двуякорную бухту атаковали торпедные катера. И всякий раз около полуночи. Шаблон был налицо. Вице-адмирал Владимирский даже обращался к командующему флотом с просьбой отменить поход ввиду его чрезмерной рискованности. Однако адмирал Октябрьский оставил приказ в силе. Фронт стремительно подходил к Кавказу, и флот был обязан что-то делать. Ведь при худшем сценарии последующих событий корабли вскоре могли вообще не понадобиться…

В итоге Басистый обреченно сказал Петрову: «Я считаю, что если нам удастся внезапно открыть огонь, то гитлеровцы не успеют организовать противодействие, а атаки их авиации на отходе… Это для нас не диковина – отобьемся, а от торпед уклонимся. Вспомните походы в Севастополь»[104].

В результате в 17.30 2 августа корабли вышли-таки в море. Естественно, уже через полчаса в небе появился самолет-разведчик. Чтобы скрыть истинное направление движения отряда, корабли повернули к Новороссийску.

«Хейнкель» приходил и уходил, корабли меняли курс, крейсер бил по разведчику из 100-миллиметровых орудий, но обмануть его не удалось, – вспоминал Борис Петров. – Пришлось, несмотря на то что над отрядом летел «Хейнкель», ложиться на курс к Феодосии. Отряд шел со скоростью 28 узлов. Понаблюдав за нами примерно до 21.00, разведчик ушел. Было ясно, что противник раскрыл замысел операции – состав сил, направление движения, ориентировочное время удара. Во всяком случае, время подхода отряда к берегам Крыма установлено. Запланированное взаимодействие с авиацией должно было подтвердить противнику, что все разворачивается так, как в две предыдущие ночи».

Около полуночи в полнейшей темноте «Молотов» и «Харьков» подошли к Феодосии. К тому самому месту, где семь месяцев назад корабли высаживали злополучный десант. С тех пор многое изменилось. Многие суда, участвовавшие в той операции, уже лежали на дне морском, Севастополь теперь стал обычным оккупированным немецким городом, а к самим кавказским портам приближались немецкие танки. То есть, по сути, корабли находились во вражеском тылу.

Операция же с самого начала пошла не по плану. Отряд должна была встретить подводная лодка М-62, которой было предписано показать белый огонь, чтобы крейсер и эсминец перед ударом могли уточнить свои координаты. Однако по какой-то причине субмарины на месте не оказалось. В 23.30 со стороны Феодосии донеслись глухие взрывы и гул орудийной стрельбы. Это советские бомбардировщики атаковали порт. Медлить было нельзя, и Басистый приказал ложиться на боевой курс и вести огонь по береговым ориентирам.

Однако пострелять «Молотову» так и не довелось. Наблюдателям постоянно мерещились в темноте торпедные катера, вследствие чего крейсер несколько раз уворачивался от мнимых «атак» и заново ложился на боевой курс. Когда же лидер «Харьков» в 0.58 открыл-таки огонь по Двуякорной бухте, с берега вскоре прилетели снаряды немецкой береговой батареи. В результате снова маневрирование. Когда Басистый отдал приказ отходить на юг, в 1.19 с бака в сторону моря полетела трассирующая пуля. Это был сигнал наблюдателя о том, что он видит приближающийся самолет.

«Стоя у ночного визира, я видел всю атаку от начала до конца, – продолжал свой рассказ Борис Петров. – Самолет я заметил почти одновременно с наблюдателем, когда, сбросив торпеды, он приподнял нос и начал отваливать влево. Отражая лунный свет, блеснуло желтое пузо фюзеляжа[105]. Я даже успел крикнуть:

– Левый борт – сто десять, самолет!

Мой голос слился с пулеметной очередью. До самолета в тот момент было около двух кабельтовых (370 метров). Там, куда уперлась трасса, в районе правого мотора, что-то вспыхнуло, а в следующий момент в самолет вонзились снаряды 37-миллиметровых автоматов. Он вспыхнул, образуя огненный крест, и стал разворачиваться. Многие подумали, что пилот бросит горящий самолет на корабль. Но или у него это не получилось, или самолет был уже неуправляемым: «Хейнкель», снижаясь, прошел над полубаком и упал в воду с правого борта. Две торпеды, сброшенные торпедоносцем, прошли вдоль левого борта крейсера, их пенные фосфоресцирующие следы были отчетливо видны с мостика – настолько близко они прошли от борта»[106].

Однако все время везти и без того везучему «Молотову» не могло. В 1.25 слева и справа появились еще два торпедоносца. Наибольшую опасность представлял «Хейнкель», заходивший на цель с правого борта. Он шел перпендикулярным курсом, быстро среагировав на начавшийся поворот крейсера налево. И в конце концов Не-111 сбросил торпеды почти у самого борта. Наблюдателям на корме даже показалось, что они упадут прямо на палубу. А затем воду осветила яркая вспышка и раздался мощный взрыв.

«В 1.27 находившиеся на мостике ощутили сильный удар по корпусу, – пишет Петров. – Корму подбросило, крейсер повалился на правый борт, а затем на левый, стал терять ход. Корма сильно вибрировала, вибрация распространялась на весь корпус». Потом в средней части корабля раздался еще один удар, корабль остановился, и внутри его погас свет. После этого лежащий в дрейфе «Молотов» атаковало еще несколько торпедоносцев и катеров, однако все выпущенные ими торпеды прошли перед носом. По всей вероятности, летчики и итальянские моряки думали, что корабль, отстреливавшийся из всех стволов, имеет ход.

«Поднявшийся на мостик командир БЧ-5 доложил Басистому и Романову, что в корму крейсера попала торпеда, – продолжал Петров. – Корма оторвана на протяжении 10–12 метров. Корабль лишился руля. Сильно поврежден правый винт и гребной вал. Правая машина может дать только самые малые обороты – 30–50 в минуту. При увеличении оборотов возникает опасная вибрация. Левый же винт почти не поврежден и может давать обороты самого полного хода. Обшивка по левому борту в месте взрыва загнулась влево и образовала как бы руль, положенный лево на борт…

Механик был прав. Когда разобрались с состоянием машин и котлов и дали передний ход, корабль резко покатился влево. Без руля удержать корабль на прямом курсе можно только машинами, регулируя их обороты. Басистый поручил мне и старпому Домнину установить, сколько оборотов нужно давать каждой машине, чтобы корабль шел прямо. В конце концов мы разобрались: левая машина должна работать на полных оборотах на передний ход, а правая – на самых малых задним. К счастью, машины смогли дать то, что требовалось. Если бы обшивку загнуло при взрыве чуть больше или был бы поврежден левый винт, крейсер не смог бы идти прямым курсом»[107].