Освоение времени (СИ) - Ананишнов Виктор Васильевич

Она опять сделала малозаметный знак рукой. Именно ему. Иван улыбнулся и осторожно поводил из стороны в сторону ладонью с растопыренными пальцами, как это делал Элам. Оглянулся, не видит ли кто. Но почему он таится, ходок и сам не знал. Впереди и за его тележкой люди шли свободно, галдели, отчаянно жестикулировали и перемешивались. Они сновали туда и сюда, занятые только собой. Оттого, встань сейчас Иван хоть вниз головой, никого его поза не удивила бы. И мало кто обратил бы на неё внимание. А тут едва уловимая отмашка рукой. И всё-таки…

— Элам, — перебил он гнусавый голос Шестого, — ответь только то, что знаешь наверняка. Остановки будут?

— Будут. Нельзя же всё время идти без отдыха. Даже Гхор, думаю, иногда устаёт.

— Тогда сделай так, чтобы Напель… чтобы её повозка остановилась рядом с моей.

— Э-э… Первопредок! Ты, конечно, видный из себя мужчина, но Напель тебе не по зубам. Как небо, как звёзды, как женщины за Поясом. Ты думаешь, один мечтаешь оставить от неё потомков? Сколько их до тебя было, да где они? Сколько ещё будет… И не думай!

— Прошу тебя.

Элам подёргал себя за нижнюю губу, словно что-то хотел положить за неё.

— Твоя воля для меня закон, но это, поверь мне, дурацкая затея. Не думал, что ты… — Он глубоко передохнул и поник головой. — Считал, что выиграл, а получается, что и проиграть недолго.

— Ты же меня не так понял. Не собираюсь я её соблазнять. Поговорить кое о чём с ней хочу.

Иван искренне был уверен в себе — да, он желает всего-навсего просто поговорить и что-либо выведать у дочери Пекты, но в душе жаждал общения не только для разговора.

Элам вскинулся головой и с неодобрительным удивлением почти грубо спросил:

— Да о чём же с женщиной можно говорить? — и подтолкнул локтем своего потомка, Семнадцатого в колене Эламов. — Видишь, что придумал! Да если с ней просто говорить, то потомков у тебя никогда не будет. Ты же имеешь возможность стать первородным. А ты — поговорить. Хе!

Осуждающе хекнул и Семнадцатый.

«Однако нравы тут», — подумал Иван.

— Ты считаешь, что с женщиной просто так не следует разговаривать? — Уточнил он. — И ты это серьёзно?

— Конечно! — непритворно и непоколебимо в своей уверенности воскликнул Элам Шестой.

Он приосанился, словно принял стойку. Круглое лицо его, чуть одутловатое и посредственное, вдруг стало строгим и помолодело.

Усов, кудрей и фуражки набекрень ему ещё не хватало, а так парубок хоть куда, — отметил Иван, усмехаясь про себя.

— Нравы у вас, — сказал он вслух и осудил покачиванием головы. — Бедные женщины. — Он помолчал, ощущая, как сладко вдруг защемило сердце в предчувствии того, что его встреча с Напель будет иметь продолжение. И кто знает, каково оно будет… Непроизвольно, словно подражая Эламу Шестому, он выпрямился, насколько позволяла клетка, и подал грудь вперёд, демонстрируя свою стать и силу. Орлиным взглядом огляделся вокруг и… тут же рассмеялся над самим собой. — Да-а… Нравы тут у вас, Элам.

— А что?

— А то. — И добавил строго: — Не забудь сделать так, как я просил!

Элам согласно кивнул головой, но буркнул под нос несколько слов о проигрыше, хотя он думал о выигрыше.

Сила огня

Караван остановился только к вечеру. Все устали от ходьбы, а Иван от безделья и невозможности развернуться в клетке.

Странное, серо-огненное, но тусклое, будто утомившееся от дневных забот, солнце пыталось скрыться за горизонтом, но это ему удавалось с трудом. Вокруг было светло и тихо.

Сопроводители Подарков, как себя и других с некоторым пафосом называл Элам Шестой, а также стража Подарков, которых Иван никак не отличал ото всех иных — шумных и беспокойных, — тем не менее, казались бодрыми и весёлыми. Можно было подумать, что их не коснулась длинная, изнурительная дорога, движение пешком без передышки и при полном отсутствии питья и еды.

С водой и едой что-то вообще было не так.

Иван после утренней тили не проголодался, и жажда в течение для не томила его. А ведь прошло уже более суток, по расчётам Ивана, с тех пор как он встал из-за стола хлебосольного, против испанского обычая того времени, и говорливого идальго дона Ираньеса, жена которого славилась высокой грудью и каплунами, поджаренными на медленном огне. И вино, пусть слегка кисловатое на вкус, выпитое им тогда же — последняя жидкость, поступившая в его организм.

Сопроводители и охрана суматошно устраивались на ночь, мало обращая внимания на Подарки, предоставив их самим себе.

Каким образом там у него получилось, для Ивана было не важно, но Элам Шестой исполнил его просьбу, и клетка Напель оказалась не далее двух метров от него.

Девушка полулежала спиной к Толкачёву и долгое время после остановки не видела его или делала вид, что не видит.

Иван не торопился потревожить её. Медлил, но вздрагивал от нетерпения позвать её по имени. И каждый раз, когда на него накатывалось такое желание, он усилием воли останавливал себя и слово, готовое сорваться и нарушить естественный ход событий. А ему хотелось, чтобы всё происходило непринуждённо, как бы случайно. Чтобы непринуждённо воскликнуть:

— Ах, какая встреча! Надо же так случиться!..

В конце концов, она первой обратилась к нему… каким-то образом ударив взглядом или ещё чем-то… Но первая. И теперь первая пусть начнёт разговор или принудит его к этому.

Но время утекало, и он решил не ждать до бесконечности, иначе, зачем было заставлять Элама припарковывать повозки рядом.

Вот ещё он потерпит минут пять… ещё три…

Напель как будто услышала его, и когда он уже собрался позвать её, она вздрогнула, словно проснулась, грациозно, кошка и кошка, потянулась и полностью развернулась в его сторону. Неторопливо приподнялась на ноги. Иван тут же непроизвольно прикрыл глаза, памятуя об утренней встрече с её взглядом.

Она засмеялась. По-хорошему, радостно и звонко. Он открыл глаза и снова увидел и удивился отточенности её черт лица и линий фигуры. Ничего лишнего. На лице: прямой нос, вдохновляющий рисунок рта, огромные, возможно, серые глаза. Бархатный взгляд, обволакивающий и призывный, как преисподняя.

— Как зовут тебя, Первородный? — спросила она нежным голосом и ободряюще улыбнулась.

Только сейчас Иван заметил не только её, но и самого себя: стоит с приоткрытым ртом и в неподвижной позе, застигнутый видением чуда.

Она и была — чудо!

— Иван… — отозвался он глухо и грубо. Испугался своего ответа, спохватился и добавил мягче: — Ваней меня зовут. А ты — Напель?

— Возможно… — усмехнулась она одними губами, а глаза её в упор смотрели на Ивана. — Но пусть будет Напель, если тебе хочется.

— Мне не хочется… Мне тебя так назвали.

— Эти?

Она сделала пренебрежительный жест рукой, словно что-то грязное стряхнула с пальцев. После чего опять улыбнулась, зажигая в сердце Ивана пульсирующее волнение.

— Ты разве не Напель?

— У тебя много потомков? — Она не обратила внимания на его вопрос, а спрашивала сама. — Где они?

— Нет их у меня. И никакой я не первородный. Меня Хем схватил и притащил сюда к дурмам. Говорят… — Он замолк, чувствуя, как уподобляется Эламу. — Я из-за… — Иван опять остановился. Разговоры с Эламом могли быть чисто эмоциональными, и названия, данные сопроводителем, могли быть непонятными другим. И всё же он досказал: — Я из-за Пояса Дурных Веков.

— Ты? — она удивлённо приподняла брови, не трогая мраморной гладкости лба. — Ты повелеваешь временем?

— Нет.

— Но ты дошёл до Закрытых Веков из будущего?

— Да… Но я не повелеваю… Наверное, нет. Я могу ходить… передвигаться в нём.

Иван неожиданно осознал трудность в двух словах выразить феномен ходьбы во времени. Когда-то Симон и дон Севильяк значительно проще это сделали. Но они тогда интриговали его, дабы возбудить интерес к ходьбе во времени, к которой он был предрасположен, а сейчас надо было как-то сразу показать это несведущему и, по сути, незаинтересованному лицу.