Партизанская искра - Сергей Поляков

Костюченко признательно пожал руку старой Горпины и, приветливо махнув рукой остальным, зашагал.

«Нет, с этим народом не пропадешь. Такие люди не подведут», — повторял он вслух.

…Двое суток укрывался Костюченко у Малюты, пока в селе стояла какая-то проходящая на фронт немецкая часть.

Петр Малюта, семидесятилетний, угрюмый на вид старик, оказался человеком редкой доброты. Он с особой заботой и вниманием отнесся к своему гостю. И только когда разговор заходил о захватчиках, он сразу, менялся. Нависшие кустистые брови его совсем опускались на глаза.

— Война еще по-настоящему не начиналась. Русские еще не ходили в штыки. Вот погодите, как соберутся наши с силами, да как двинут в штыковую, вот тогда они, поганые, почувствуют, что такое русский солдат! — говорил старик убежденно, с полной верой в силу и несокрушимость своего народа.

А когда прочел газету, недоверчиво ухмыльнулся в дремучую бороду.

— А не обманут они со вторым фронтом?

— Почему вы так думаете?

— Буржуи — народ ненадежный. Не по душе им наша жизнь. Они, мабуть, сами готовы проглотить нас, если бы силенки хватило, да боятся, вот и суют вперед этого ефрейтора подлюку.

Ночью Костюченко переправился через Буг.

Глава 15

ОТЦОВСКОЕ НАСТАВЛЕНИЕ

Яков Брижатый возвращался из Первомайска, преисполненный самых радужных надежд. Сегодня он был хорошо принят и даже «обласкан» самим претором Благау.

— Будете помогать нам, честно работать, мы вернем вам все, что когда-то отняли у вас коммунисты, — сказал на прощанье претор, пожимая Якову руку.

Растроганный таким вниманием, Брижатый кланялся претору в пояс, лепетал слова благодарности и обещал служить не за страх, а за совесть.

Двуколка, в которой он ехал вместе с Семеном Романенко, подпрыгивала на ухабах. Оба хмельные и обмякшие, седоки раскачивались из стороны в сторону, отчего головы их болтались, поминутно сталкиваясь.

Но это отнюдь не мешало им вести откровенный разговор.

— Я тебе так скажу, Яков Терентьевич. Мы с тобой при этих новых добре жить будем, — с трудом ворочая языком, говорил Романенко.

— Ай, заживем! Ай, заживем! — будто из подземелья, глухо отзывался Брижатый. — Дай вот только мельницу открыть, тогда у нас пойдет.

— Пойдет, — подтверждал Семен, — в старосты тебе нужно, Яков Терентьевич, — назидательно подняв вверх куцый палец, говорил он.

— Оно-то добре. Да этот немчура Фриц на дороге стоит.

— Надо подстроить так, чтобы Фрица геть отсюда. Романенко провел ладонью, как смахивают крошки со стола.

— Фриц нам чужой человек, немец. А тут в Крымке нужен свой. Чтобы круговая порука была.

— Верно сказано, — мычал Брижатый.

— Вот, вот. Ты за меня, я за тебя, и никто нас не свалит.

— Друг за друга, ха-ха! — Яков сцепил указательные пальцы рук и старался их расцепить.

— Только тебе одно мешает.

— Что. Семен Мусиевич?

Романенко вздохнул.

— Сын у тебя на кривой дорожке. Плохо ты смотришь за ним.

— Он у меня добрый хлопец, ты это напрасно.

— Он-то добрый, да товарищи у него недобрые.

— Знаю. Слежу я за ним, стараюсь не пускать никуда. А с другого боку подумаешь-дело молодое, хлопцу погулять хочется.

— Их гулянье до добра не доведет, Яков. Они догуляются до того, что и мне влетит, что не усмотрел, и тебе ходу не будет. Начальство с этим делом шутить не станет. Уже поговаривают, что в Крымке безобразия творятся и что все село будет в ответе. Понял, куда все это идет?

Брижатый некоторое время молчал, насупив брови. Он мысленно соглашался с доводами начальника полиции, который лучше его все знает. Ведь и в самом деле, как бы сын не испортил все дело, которое, как ему казалось, начало так хорошо налаживаться.

— Что же ты мне посоветуешь сделать, Семен Мусиевич? Я ума не приложу. Совсем не пускать хлопца? На цепь посадить?

Романенко отрицательно покрутил головой.

— Зачем на цепь? Наоборот, пускать надо. Только нужно сделать так, чтобы сынок твой еще ближе к ним стал, влез бы в самую середину, все узнал, выведал и… всю эту шайку на чистую воду. Вот как надо. Понял теперь?

— Понял!

— Сыну твоему ничего не будет. А тебе корысть большая, все тебе будет открыто. А бояться их нам с тобой теперь нечего. Советы больше, слава богу, не вернутся. Обойдемся без них, хе-хе-хе!

— Обойдемся! — поддакнул Брижатый. — Тебе, Семен Мусиевич, министром быть, а не начальником полиции.

Непривыкший к похвалам Романенко хрипло засмеялся и, дружески толкнув в бок Брижатого, произнес:

— А тебе старостой сельуправы.

Они обнялись и, опрокинув шаткую двуколку, с хохотом вывалились наземь.

Весь остаток пути, разговаривая с Семеном, Брижатый думал о своей будущей жизни. В помраченной вином голове бессвязно мелькали мысли о богатстве и власти.

— Эх, как тебя развезло, — невнятно гудел нал ухом голос отца.

Потом чьи-то руки крепко ухватили его поперек и поволокли.

— Пустите!.. Я не хочу с вами… не хочу… я вас всех!.. — исступленно кричал Сашка, загребая руками мягкую, прохладную траву.

Стемнело, когда Сашка проснулся. Голова раскалывалась от боли, в висках стучало. И состояние душевное было такое, будто накануне совершил тяжкое преступление.

— Вставай, простудишься на траве, иди в хату, — тихо говорила мать.

— Иди-ка сюда, сынок, — позвал отец. — На вот, выпей и все пройдет, — сказал он, протягивая Сашке полстакана самогону.

— Ты помнишь наш разговор? — спросил отец, когда Сашка немного пришел в себя.

— Помню.

— Крепко запомни. И пойди к хлопцам. Придумай что-нибудь. Скажи, что полиция к ним принюхивается. Мол, опасность угрожает. Словом, войди в доверие.

На другой день, под впечатлением отцовских слов, Сашка явился к Парфентию. Он непринужденно поздоровался и таинственным кивком головы поманил Парфентия в сени.

— Парфень, жандармерии стало известно о вашей организации или отряде, не знаю, как назвать. Я узнал точно. Слышал, что жандармы всех вас собираются арестовать. Я пришел предупредить тебя и хлопцев.

— Меня предупреждать не о чем, — засмеялся Парфентий.

— Я передаю то, что слышал, а там, как хочешь. Мне хлопцев жалко, хотя я и не дружу с вами.

— А тебе никто не мешает дружить.

— Тут дело не в дружбе. Я хочу спасти хлопцев от беды.

— Ты что, пьяный или рехнулся?

— И не пьяный, и не рехнулся, а говорю серьезно.

Парфентий прикусил губу.

— Знаешь что? Уйди… или я.

Брижатый понял, что больше говорить не о чем.

— Кровь у тебя на губе, от злости должно, — бросил он и, повернувшись, ушел.

Настойчивость Брижатого заставила всех членов комитета насторожиться.

После долгих обсуждений Митя Попик предложил:

— Не будем обращать внимания и делать свое дело. А на все приставания Брижатого — отшучиваться.

Получив отпор, Сашка был окончательно поставлен в тупик. Он не только не добился своей цели, но окончательно убедился в том, что ему не верят, несмотря ни на какие ухищрения.

Дома Сашка рассказал о разговоре с Парфентием отцу.

— Ничего не получается, тату, — сморщился он.

— Эти бандиты хитрее тебя, — зло ухмыляясь, заметил отец, — ну, ничего, Сашко, мы другую дипломатию придумаем.

Сам Яков ничего придумать не мог и обратился за советом к Романенко.

Начальник полиции тоже ломал голову. Страсть как хотелось выслужиться перед начальством. Но голова Романенко совсем не была приспособлена к размышлениям. С тех пор как стал полицаем, он только выполнял приказания начальника жандармерии… Поэтому он и здесь решил доложить локотененту Анушку.

Чтобы оградить себя от всяких опасностей на чужой земле, среди враждебно настроенного населения, оккупанты старались привлечь к себе всякого рода предателей, отщепенцев и колеблющихся людей. Анушку с радостью ухватился за Брижатого. Он вызвал Сашку к себе, долго и ласково беседовал с ним и обещал ему помочь втереться в доверие к товарищам.

— Ты пока наблюдай за ними осторожно. Если что заметишь, говори мне, — сказал Анушку, отпуская Сашку домой.

Глава 16

ХОРОШИЕ ЛЮДИ

Многие километры исколесил Костюченко по Савранским лесам.

— Где-то в этих местах жена с детишками, — отвечал он на вопросы. — Пошукайте по селам, может найдете. Сейчас многие ищут, — советовали ему.

И никому не приходило в голову, что семья, которую ищет этот слегка угрюмый на вид путник, слишком велика и разрознена и что ему предстоит собрать ее воедино и направить на борьбу с врагами.

Костюченко часто слышал, что где-то появились листовки, призывающие не покоряться захватчикам, в другом месте кто-то вывел из строя молотилку или сеялку, там-то отравлен скот, предназначенный для отправки в Румынию.