Дом моделей - Александр Кабаков

– То-то же, молодой человек... Вы уж, верно, вообразили, что, кроме как в экспедиционном корпусе, никого и мужчин нету? А я, между прочим, с малых лет и гимнастике, и велосипедной езде, и джиу-джитсу был учен...

Тут сзади протянулась рука, задрала Володину штанину и вытащила из-за носка «макарова». Одновременно Владимир почувствовал, что его отпустили, и, выпрямившись, мгновенно отпрыгнул и повернулся в боевой постановке к гаду лицом.

– Ну-ну, не прыгай, – мирно проговорил гад, держа пистолет в правой руке и почесывая стволом висок под шляпой. – Лучше скажи мне, милейший: готов теперь выполнить любое задание? А если потребуется, то и не щадя самой жизни?

– Готов, – мрачно ответил Владимир и стал вольно, оправляясь. Действовать приходилось, применяя психологическую маскировку.

– Вот и чудесно! – воскликнул наглый враг. – Итак, боевой приказ! Старшему сержанту Бойко войти в салон-вагон – списанный, до сорок восьмого года закрепленный за товарищем Маленковым, в настоящее время остов находится на путях Дарницкого ВРЗ – и принять меры для задержания находящихся в нем лиц. В случае сопротивления применять оружие. А сопротивление будет, это я вам, глубокоуважаемый господин Бойко, конфиденциально говорю, исключительно из глубокой личной симпатии к молодому герою...

С этими словами он перебросил пистолет Володе, который его поймал точно, за ствол, и начал засовывать сзади за брюки, под рубашку.

– Выполняйте, товарищ старший сержант, – приказал странный человек. Владимир отдал честь и немедленно полез по ступенькам в тамбур, но был снова остановлен слегка приглушенным вопросом странного:

– Э, дружок! Пули-то у тебя какие?

– Штатные, какие еще, – ответил Владимир шепотом, полуобернувшись. В вагоне музыка стихла и в несколько голосов громко захохотали.

– Не годится, – прошептал незнакомец. – Дай-ка...

Ловко выдернув у Володи пистолет, он вытащил обойму, далеко забросил ее в густую тьму – только звякнуло – и на ее место, умело прихлопнув ладонью, вогнал другую, вытащенную из заднего кармана кремовых брюк. Трость он при этом держал под мышкой.

– Вот теперь хорошо, – сказал он удовлетворенно. – Только смотри, за серебро потом отчитайся... Сколько у нас там набежало?

Передав оружие Володе, он вытащил из нагрудного кармашка большие золотые часы на черной ленте бантом.

– Без десяти двенадцать, – удовлетворенно хмыкнул он, – как раз на все дела семь минут осталось... Надо уложиться, сержант...

Володя, не поверив, еще раз глянул на свою «Славу». И на ней было двадцать три пятьдесят, хотя секундная стрелка старательно прыгала с деления на деление. Он оглянулся на стоявшего на земле. Под усами сверкнули зубы, сумасшедший улыбнулся:

– Все в норме, мужик, времени навалом, давай, покажи им десантный класс.

И с этими словами он повернулся кругом и пошел через пути в сторону вагонного депо, слегка помахивая палкой и едва слышно насвистывая. Шляпа сидела на самом затылке, и из-под каблуков, треща, вылетал гравий. Отойдя шагов на десять, он обернулся и послал смелому юноше, еще стоявшему на деревянных приступках, воздушный поцелуй.

И Владимир ступил в тамбур. Тут же приоткрылась дверь, ведущая из тамбура в вагон, дохнуло духотой, и появилась проводница. Проводница была в неестественном для лета черном суконном кителе, в ушанке с эмблемой, из-под черной суконной же юбки были видны сатиновые шаровары, а ниже – калоши на шерстяной носок. Лицо у проводницы было серовато-желтого цвета, неподвижное. «Из Элисты, наверное», – подумал Владимир. Проводница же посмотрела на милиционера без всякого интереса и, посторонившись, сказала:

– Заходи, легаш.

Измордованный за дурной вечер обидами, Владимир на эту архаику даже внимания не обратил. Протиснувшись мимо жесткой и пыльной суконной проводницы – всегда для салонов, от соблазна подальше, выбирают таких страшилищ, – он вошел в застланный полотном поверх красной ковровой дорожки коридор. Пахло едой, табаком и одеколоном. Слева осталась узкая дверь туалета, следующая за ней была открыта. Это была дверь старого типа, не сдвижная, а распахивающаяся, и, будучи открытой, она косо перегораживала коридор, заслоняя все остальное пространство вагона. По стенам было много латуни, красного дерева и светло-салатового с выпуклым узором линкруста. В простенках между окнами по правой стороне горели светильники в виде хрустальных тюльпанов, и под каждым было бронзовое украшение – пятиконечная звезда, серп, молот, колосья и винтовки со штыками.

Владимир заглянул в открытую дверь. За нею в просторном помещении – не меньше двух соединенных купе – находилась отличная современная кухня. Там стоял большой холодильник совершенно мирного оседлого вида, плита, видимо, электрическая, с матовыми стальными конфорками, кухонный буфет и стол, на котором в эмалированном тазике горкой лежали яйца. Посередине кухни стояло битком набитое арбузными корками, селедочными объедками и тому подобной гадостью кислопомойное ведро и рядом с ним торчала грубая, колченогая, крашенная мутно-защитным табуретка.

Проводница, цепляясь черными рукавами за косяки, влезла в кухню следом за Володей и повернулась к нему своим каменным лицом. Глаза ее были полузакрыты пухлыми азиатскими веками, так что было и не понять, куда она смотрит.

– Ну давай, что ты там принес, – сказала она.

– Чего принес? – удивился Володя. – Старший сержант Бойко, дежурный линейного поста станции Грозовая...

Проводница плюнула в ведро, причем раздался тяжелый, плотный звук падения плевка, и перебила:

– Мне положить, что ты линейный. Спецпочту принес? Ну давай и чеши отсюда. Нас цеплять сейчас будут...

– Да какую еще почту? – взъярился все-таки не железный Владимир. – Вы мне лучше скажите, что за вагон сопровождаете? Кто ответственный? На каком основании требуете прицепки? Документы у вас есть?

Проводница выслушала все эти строгие вопросы молча, стоя рядом с ведром, не поднимая век. Затем как бы слегка пожала плечами и повернулась к милиционеру спиной.

– Нету нам почты, и хорошо, – пробормотала она. И, вытащив из кармана, находящегося где-то на шароварах, пачку папирос «Беломор», взяла из буфета спички – прикурить... Но не успела она чиркнуть, а Владимир – возмутиться таким развязным поведением в присутствии работника милиции, как откуда-то из вагона раздался голос – молодой, мужской, явно нетрезвый, сильно раздраженный и визгливый:

– Надька! Что ж ты там возишься?! Каменная ты, именно каменная!..

Владимиру голос показался знакомым. Названная же каменной Надежда немедленно предприняла целый ряд действий. Прежде всего она запихала, сломав, назад в пачку неприкуренную папиросу и пачку вместе со спичками сунула в буфет. Затем она, все так же стоя к Володе спиной и нисколько его не стесняясь, стала раздеваться. Она сбросила ушанку, вылезла из кителя, сдернула, переступив, юбку, стащила через голову свитер и, выйдя из галош, сняла шаровары вместе с носками... И осталась она вот в чем: в простом, облегающем крепкое, отнюдь не толстое тело платье вроде рубашки, точно такого же, как открытые руки, серовато-желтого цвета. Подол платья над босыми сильными ногами был слегка перекошен в одну сторону – будто развевался от ветра, дующего откуда-то из-под кухонного стола, хотя никакого ветра не было... Но подол был перекошен и не шевелился, и все платье не шевелилось, когда проводница, громко стуча по полу босыми серовато-желтыми ногами, повернулась и тяжело, неподвижно неся тело и голову, украшенную уложенными в корону желтыми косами, вышла. Поперек платья, чуть выше талии и чуть ниже бедер, шли аккуратно замазанные цементом швы.

Дверь за ушедшей девушкой захлопнулась, и Владимир остался на кухне один. В дальнем конце вагона послышался смех и завыла музыка, и Володя узнал песню из последнего концерта артистов итальянской эстрады, который он с таким удовольствием просмотрел по телевидению в прошлую субботу. Потом послышался грохот, тяжелые удары, часто повторяющиеся, будто в вагоне забивали сваю. И снова смех – визгливый и наглый.

Владимир толкнул дверь – она свободно открылась, – вышел в коридор и тихонько прикрыл дверь за собою. И тут же обнаружил следующую открытую дверь, точно так же пересекавшую дальнейший путь, как и та, которую он миновал. Одновременно занося руку назад, к поясу, к «макаровской» рукоятке, врезающейся под рубахой в хребет, Владимир шагнул в купе, открытое этой очередной дверью. Купе было, очевидно, проводницкое: две, одна над другой, полки и столик. На плечиках висела одежда – впрочем, не железнодорожная шинель или чистая форменная рубашка, как можно было бы ожидать, а короткая шуба из темно-рыже-коричневого плоского меха. Над столиком, на противоположной полкам стене, была приклеена картинка из какого-то старого журнала – бурая, черно-белая фотография. На фотографии проступала какая-то незнакомая городская площадь со старыми машинами, со сквером и памятником, Володе смутно знакомым.