Рассказы (сборник) - Михаил Харитонов

— И что? — заинтересовалась Женька.

— Нашли, — уныло вздохнул Денис. — Стыдно было, — добавил он.

— Ну да. А я мелки цветные таскала. Только это по-другому. Мне же не заколку хотелось. Мне хотелось, чтобы её у Фроськи не было, понимаешь?

— Да всё это девчачьи глу… — зацепился язык у Дениса. Он его прикусил, но поздно.

— Глупости? Девчачьи? — змеёй зашипела Женька. — Ты меня обещал! Никогда больше! Не называть! Девчонкой! Ты обещал!

— Жень… Ну прости… — заныл было Денис, но Женька внезапно вскочила и кинулась на него, лежащего, с кулачками.

Они покатились среди колосьев.

— Вот тебе девчонка! Вот тебе! — орала Женька, сидя на нём верхом.

Денис вяло отбивался, пока в какой-то момент не понял, что обнимает девочку за талию, а она лежит на нём и тихо дышит ему в ключицу. Он испугался и хотел убрать руки, но они не слушались.

— Не надо, — сказала она чуть позже. — Я сама.

…Он пришёл в себя, когда услышал свист очередного состава.

— Нас, наверное, видно, — нерешительно сказал он. — Дай мне плавки, пожалуйста.

— Ну и пусть видно, — ответила Женя. — Лови, — она кинула ему скомканную тряпочку. — Ты мне футболку порвал.

— Прости. Я нечаянно, — ничего умнее Денис у себя в голове не нашёл. В голове вообще было пусто и гулко. Каждая случайно залетевшая мысль отдавалась долгим бессмысленным эхом. — И это… Э-э-э… Я тебя люблю. Спасибо. — Он чувствовал себя полным балбесом, но других, более подходящих слов в голове не нашлось.

— Don't mention it, — почти равнодушно ответила Женька. — И засосов наставил. Никогда так больше не делай. Этого девки не прощают.

Состав издал протяжный гудок и просвистел мимо.

— Жень, — мысли в денискиной голове, наконец, перестали разлетаться и кружиться — и его охватила тяжёлая тоска. — Женька… Ты, значит, всё…

— Ну, — Женя натягивала на себя рваную футболку через голову. — У меня теперь, наверное, за восемьдесят. Мне Нелька написала: от этого… ну, что мы делали… оно на десять пунктов подскакивает

— Так ты это, чтобы нагнать давления побольше? — голос мальчика задрожал от обиды. — Скорее взрослой стать и в Америку удрапать?!

— Нет, ну что ты, — Женька наклонилась над ним, взлохматила волосы, поцеловала в нос. — Просто ты самый лучший. Я тебе очень люблю, Дениэл. Я тебя буду очень часто вспоминать.

— Я тебя очень люблю, Джейн, — он впервые за всё знакомство назвал её настоящим взрослым именем. — Если я всё-таки приеду. Надо будет как-нибудь повидаться.

— Не приедешь, — Женя сказала это спокойно, без надрыва, но у Дениса защемило сердце. — Не нужно тебе туда. И давления у тебя такого никогда не будет, чтобы при конкуренци выжить. Ты советский. Лучше наукой занимайся. Или учи. Ты хороший, тебя дети любить будут. Или книжки пиши. Я буду читать, правда. И детям давать. И говорить: а вот этот дядя, который написал такую хорошую книжку, меня очень любил… И я его тоже.

Она легко поднялась с мятых колосьев. Привычным жестом поправила волосы.

Ден завозился на земле, пытаясь встать.

— Не провожай, — бросила она в его сторону.

— Завтра субботник, — удивительно некстати вспомнил Денис. — Я и так уж два раза пропустил. То есть… извини, пожалуйста, я чушь какую-то несу. Конечно, завтра увидимся. Ты придёшь?

Женька не ответила. Ещё раз оглядела себя, энергично отряхнула мусор с коленок, потрепала ладошкой мятую джинсовку на попе. Слегка пританцовывая, пошла к станции.

Издалека доносился упругий гул: к технической остановке 34–28 с севера приближался состав.

Прищурившись, Денис смотрел, как маленькая фигурка взлетает на платформу, бежит по стеклянному мостику к зелёным лавочкам. Потом взвизгнула струна и Женьку заслонили разноцветные бока вагончиков, — а когда они умчались, её не стало.

Теперь мы их похороним

12 мая 1971 года. Москва, утро.

Демонстрацию решено было провести прямо в лаборатории.

Напрасно профессор Боровский названивал во все мыслимые и немыслимые инстанции, доказывая, что это парализует нормальную работу Института как минимум на неделю. Ничего не помогало. Дорогому товарищу Леониду Ильичу Брежневу остро приспичило взглянуть на всё самому.

Дорогого товарища, впрочем, тоже отговаривали. Очкастые референты из цековского аппарата даже успели настрочить докладную, в которой доказывалось, что разработки Боровского в высшей степени сомнительны и т. д. В ход пошли даже придирки к родословной почтенного профессора: родители его были родом из Бердичева, известного еврейского местечка, имели в Израиле дальних родственников, и к тому же назвали сына Иосифом — наверняка ведь не спроста, а в честь одиозного библейского персонажа… Но ничего не помогло: Брежнев заявил, что сам разберётся, кто тут еврей, кто скрытый сионист, а кто просто мутит воду, вместо того, чтобы заниматься делом.

Особой проблемой была охрана. Генсек откровенно не любил топтунов, но при этом очень заботился о своей безопасности. Он-то хорошо знал, как в своё время отправил на пенсию Никиту Хрущёва — и ту роль, которую сыграли в этом деле эти неприметные человечки с грубыми лицами. В результате здание Института было буквально нашпиговано людьми с оружием — но только не тот коридор, который вёл в лабораторию профессора Боровского.

Тот же день, то же время. Вашингтон, вечер.

Демонстрацию решено было провести прямо в лаборатории.

Напрасно профессор Боровски отправлял факсы во все мыслимые и немыслимые инстанции, доказывая, что это парализует нормальную работу Института как минимум на неделю. Ничего не помогало. Президенту Соединённых Штатов Америки Ричарду Милхаузу Никсону было необходимо увидеть всё своими глазами.

Господина Президента, впрочем, тоже отговаривали. Высоколобые аналитики из Администрации даже успели изготовить аналитический отчёт, в которой доказывалось, что разработки Боровски в высшей степени сомнительны, и т. д. В ход пошли даже придирки к родословной почтенного учёного: родители его эмигрировали из-под Жмеринки, находящейся на советской территории, имели подозрительные знакомства в левых кругах и к тому же назвали сына Йозефом — наверняка ведь не просто так, а намекая на кровавого кремлёвского диктатора… Но ничего не помогло: Никсон заявил, что сам разберётся, кто тут шпион, кто скрытый сталинист, а кто просто портит воздух, вместо того, чтобы работать.

Отдельной проблемой была пресса. Президент откровенно не любил журналюг, но при этом очень заботился о своей репутации. Он-то хорошо знал, как на предыдущих выборах Джон Кеннеди обошёл его на повороте — и ту роль, которую сыграли в этом деле эти развязные людишки с плохими манерами. В результате здание Института было полностью открыто для людей с фотокамерами — но только не тот коридор, который вёл в лабораторию профессора Боровски.