Убийца нужен… - Пьер Дэкс

— Бог мой, а вся эта сволочь…

По удивленным взглядам легавых он понял, что не кончил фразы.

— Это мерзкое гнилье!

— Если ты только сейчас додумался до этого, дружок, значит, у тебя заржавели мозги. Конечно, все сгнило к черту, вся страна. Ты прав, что сматываешься.

Наступило очень долгое молчание.

Дорога углубилась в Брийскую равнину. Она лежала, как узкая лента, небрежно брошенная поперек свежевспаханных полей и светлых всходов пшеницы. Даниель не думал больше ни о чем. Он просто жил, уверенный в том, что рано или поздно встанет на ноги. Он не испытывал ни грусти, ни радости. Он испытывал лишь простейшие животные ощущения, к которым свели его жизнь опасности войны и монотонность тюремных дней. Он не жаловался на это.

— Соображай, — сказал передний, разговорчивый шпик, — бывают времена, когда убийцы не нужны. Больше того, они мешают. К сожалению, консервирование людей еще не освоено. Конечно, есть Индокитай, Марокко, Тунис — словом, колонии. Но во Франции для этого дела подходит только тюрьма.

Даниель ошеломленно поглядел на него. Он долго думал, пока не понял, что слова шпика относятся к нему. Он хотел было заговорить о войне, о прекрасных временах, которые знавал когда-то, но сдержался. Разумеется, шпики знали его досье наизусть. Знали они и о мошенничестве, за которое его собирались судить, перед тем как он вступил в дарнановскую милицию. Знали и все остальное. Он ограничился тем, что заметил:

— Иногда мы тоже бываем нужны…

В первый раз он почувствовал себя побежденным.

Они еще долго ехали. Остановились в придорожном бистро неподалеку от Реймса, чтобы перекусить. На столе валялись парижские газеты. Даниель схватил их, вызвав снисходительные улыбки шпиков. О нем ничего не писали. На второй странице «Фигаро» была заметка, не значившая ровно ничего: следствие продолжается. Даниель с отвращением швырнул газету и погрузился в молчание.

— Вставай, — сказал полицейский. — Поехали дальше. Тебе полезно проветриться.

Даниель пошел за ними, чувствуя, как поднимается в нем прежняя ненависть, но не понимая, почему.

— Мы бы дали тебе посидеть еще немного, — сказал шпик, который ехал рядом, — но уж очень ты любишь молчать.

— Зачем ты раздражаешь его? — спросил второй. — Разве ты не знаешь, что разговаривать он не умеет, он сразу хватается за нож?.. Слушай, ты: держу пари, что ты не помнишь, какую немецкую бумагу подписал вчера. Так вот, ты признался в убийстве, совершенном у немцев. Поэтому тебя передают в руки этих господ. Ты надолго утихомиришься, и нашим будет спокойнее. Что, тебе наплевать? Может быть, ты и прав. Время идет, все перемелется. С вами, убийцами, всегда так: со временем вы узнаете слишком много и приходится вас заколачивать в ящик или же…

Он подпрыгнул и ухватился за дверцу, которую Даниель попытался открыть.

— Так я и знал. Со мной, дружочек, этот номер не пройдет. Сейчас мы тебе наденем браслетики. Так полагается, да ты и привык к ним…

Даниель не ответил. Он мечтал о настоящей войне, о дымных грибах взрывов. В каске и сапогах он стоит со своими людьми и ждет приказа ступить на искалеченную землю. Ступить, чтобы убедиться, что выжженная пустыня в их руках.

— Ты думаешь, мы не знаем остального? — сказал шпик. — Максим оставил отпечатки пальцев на стене у Гаво, а ты их оставил на машине, в которой его нашли. Можешь мне верить. Твои отпечатки опознаны, видимо, ты неосторожно снял перчатку…

Даниель начал отбиваться, и шпику пришлось ударить его по голове. Даниель провалился в огромную черную яму.

Он проснулся на скамейке. Тело затекло, голова трещала. Шпик с лошадиной физиономией тряс его за плечо.

— Проснись, старина! Тебя напрасно оставили здесь одного… Пять минут назад пришли твои бумаги, ты свободен. Не знаю, с кем ты дрался во сне, но рассмешил ты всех…

Даниель с трудом поднялся со скамьи, обалдело огляделся вокруг и потер онемевшие руки.

— Держу пари, что тебе снились наручники, — издевался шпик, — что еще может сниться старому боевому коню. Говорю тебе, ты свободен. Распишись в получении часов и брелоков, проверь деньги в бумажнике… Ты выходишь на свободу в славное время, завтра — день праздника Победы. Конечно, тебе на это наплевать. Но завтра нерабочий день, и тебя могли продержать до понедельника. Вот только помещение может понадобиться для других…

Через комнату в кабинет комиссара прошел Рагесс.

Антропометрическая экспертиза установила, что кровяные отпечатки пальцев на стене у Гаво расшифрованы. Они совпадают с отпечатками пальцев самоубийцы из парка Багатель.

— Во всяком случае, — задумчиво сказал комиссар, — задачу правосудия на этом можно считать выполненной. Ваше мнение, Рагесс?

— Да, теперь мы знаем, отчего покончил с собой бедняга Максим. Именно это я и хотел вам сказать.

— И решительно никому не выгодно уточнять подробности.

— Совершенно согласен с вами, — сказал Рагесс, уходя.

Бебе оказался не так силен, как он думал. Видимо, вопрос придется пересмотреть.

Господин Кадус собирался лететь в Ниццу в полдень. Он провел в Париже напряженную неделю, но зато накануне в «Журналь Офисьель» можно было прочесть о награждении мсье Филиппа Ревельона орденом Почетного Легиона. Награждение производилось по списку министерства торговли и промышленности. По этому торжественному поводу в особняке на авеню Фридланд состоялся небольшой импровизированный прием, а затем Филипп и Кристиана уехали вдвоем на машине в Кап-Ферра. Они недавно вернулись из Женевы. Поездка открыла перед ними богатые перспективы.

Для приведения в порядок всяких второстепенных дел Кадус пригласил к себе Шардэна. Кстати, он просил его быть на большом банкете, который Кадусы давали в Сен-Жан в ознаменование полученной Филиппом ленточки. Шардэн поистине служил ему верой и правдой. Кадусу казалось, что Шардэну будет легче работать, если он выложит перед своим поверенным то, что переполняло его душу. Разговор шел о награждении Филиппа.

В первые дни после убийства Кадус думал лишь о соблюдении приличий, но, по мере того как ускорялся ход событий, направление его мыслей менялось. Наконец он пришел к выводу, что у него имеется новая возможность нажать на околоправительственные круги, то есть на сторонников той пассивной политики, которую едко называли «политикой дохлой собаки, плывущей по течению».

— Так вот, Шардэн, по существу, я спас жизнь своему зятю. Вы читали об убийстве старика, сдававшего напрокат часы? Этот старик служил у Филиппа архивариусом. Успокойтесь, они ничего не нашли. Однако на следующий день, когда Филипп уже был в Женеве, какие-то господа внимательно присматривались к этому особняку. Тогда я решил повидаться с одним человечком. Он верит в наше теперешнее правительство, и правительство отвечает ему взаимностью. Оно иногда даже прислушивается к его мнению.

Кадус убедился, что Шардэн слушает его внимательно.

— Я поехал к его превосходительству — он был когда-то министром — и сообщил, что, поскольку убийцы ничего не нашли на улице Баллю, я имею право на компенсацию. Дело о награде моего зятя было в полном порядке. Не хватало всего одной подписи. Его превосходительство сказал мне, что прошлое Филиппа не таково, чтобы о нем говорить. Тогда я сказал: «Кто бьет стаканы, тот за них платит. Судьба многих господ зависит сейчас от газетной статьи, которая расскажет, что именно разыскивали убийцы в сейфе мсье Гаво». Его превосходительство спросил меня, почему я так заинтересован в разрядке напряжения. Я позволил себе заметить, что напряжение не принесло мне ничего хорошего. Дошло до того, что я был вынужден просить разрешения у американцев на тот или иной вид экспорта. Он предсказал мне, что, как только напряжение спадет, рабочие заберут мои фабрики и выгонят меня вон. Тогда я заметил ему, что режим Петэне (за чьи неограниченные полномочия он голосовал!) привел, в конце концов, к тому, что после Освобождения на заводах появились рабочие комитеты. Потом мы побеседовали о необходимости Атлантического пакта, и я закончил разговор так: «Я должен сам о себе позаботиться, не дожидаясь, пока герцог Брауншвейгский назначит меня управляющим одного из своих имений…» И вот Филипп получил свой орден. Все это я рассказываю вам, Шардэн, потому что я не вечен. Вы должны знать, что скачок, который совершил Филипп, не делается на заднем ходу… В Индокитае мы проиграли, Шардэн. Вы, левые, развернули такую кампанию, что они и трех недель не продержатся у власти, эти холуи, эти лакеи из американского посольства. Ваш отчет мы обсудим завтра, в Кап-Ферра нам будет удобнее. Надеюсь, ваши романы не помешают вам приехать туда?

Кадус немало удивился, когда Шардэн ответил на его слова взрывом откровенного хохота.

— Оставьте в покое мои романы, Кадус. Я как раз собрался остепениться. Одна молодая женщина вообразила, что я смогу хранить ей верность.