Охотники за курганами - Владимир Николаевич Дегтярев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заметил ушлый испанец, что там, откуда плыл спасенный, закрутился на волнах пиратский рейдер, замаскированный под «купца». Глазастого не в меру пассажира итальянца берберы уже искали.
Да, жизнь тогда была веселая. Смертная была жизнь.
В покои Джузеппе Полоччио уверенно вошел Александр Гербергов. Был он строг лицом и резок движениями.
— Что случилось, мой дорогой соотечественник? — разыграл веселость и уверенность Полоччио. — Никак время выходить в дальний поход?
— Время — нет, время выходить рано, — ответил особый посланец Императрицы, морща лоб. — Однако прямо сейчас ссыльный майор Гарусов с десятком своих людей машет сабельками повдоль Иртыша. У джунгар — восстание. Племянник нойона Акмурзы, именем Агалак, попытался убить своего дядю, а не исполнив задуманного, с половиною кочевников ушел в направлении Туркестанского каганата. Его догоняет майор Гарусов.
— Догонит? — с явным беспокойством спросил Полоччио.
— Догонит, — бодро ответил Гербергов. — У русских по Иртышу почти до Китая давно стоят казацкие… как это будет… заставы. Крепости. Умучают Агалака.
Полоччио дернул себя за длинный нос, заходил по зале. Пнул подвернувшуюся черную кошку, ее выкармливал от безделья повар-франк.
Ученому посланнику было отчего пинать черных кошек. Тобольский скотский прасол, татарин родом, вчера вечером добился, чтобы Полоччио немешкотно его принял. Да не в доме, а в сенном сарае. Прасол тот гонял джунгарам от города Тобольска прокормный скот, а потому подолгу встречался с ними. И вчера сообщил, что от некоего джунгарина — Агалака — есть слово к ученому посланнику Полоччио.
Встреча с Агалаком была намечена на нынешнее раннее утро, да сойтись не пришлось. Вот почему не пришлось — помешала резня в стане джунгар. И резня та, понял Полоччио, связана с его затеей. Точнее — с затеей иезуитов.
Его крепко предупреждали рыцари Церкви Христовой, что гонец к нему придет из Кяхты не один. Акмурза как гонец — уже не гонец, а просто предатель и достоин смерти. Ибо не саморучно передал карту. Вот той смерти старик и дождался. Теперь надобно бы Агалака уберечь. Для последующего строгого допроса. А потом пущай хоть сам на саблю садится.
Так заведено, доподлинно знал Полоччио, что хоть намерения, хоть гонцы, хоть письма, орденом Святой Христовой Церкви дублировались.
Что-то неладное завертелось вокруг экспедиции. Об этом, видимо, и хотел сказать Агалак. Или о чем другом. О предателе, например, возле Полоччио.
— Бар карабар! — по-матросски выругался Полоччио. — Можем князя остановить?
— Не догнать. Они, наверное, тридцать верст уже отмахали! — удивленно сказал Гербергов. — И почто, собственно, останавливать? При нашем планте похода джунгары, если помните, вставали первой линией обороны при нападении местных племен, буде такое случится. Теперь вставать почти некому: менее полусотни кочевников осталось при нас. Да и те, полагаю, в степи пропадут. Убегут! Только зря прокорм на них тратим!
Полоччио загнул еще одно матросское ругательство и налил себе вина. При сибирском безделии, да при тепле и полной безопасности из ученого посланника Полоччио стал выветриваться жестокий и зубастый Колонелло. Вот сия нега и привела к недобру.
Полоччио налил себе вина и выпил залпом. Он не предложил вина Гербергову, просто забыл про него.
В создавшейся ситуации требовалось вспомнить наезженный жизненный принцип и по нему дальше жить.
Гербергов так и стоял возле стола, переминаясь, но сесть его ученый не пригласил.
«Даст Бог, приберет князь Гарусов Агалашку, пусть повоет этот… ученый беспутный вор! — неожиданно зло подумал про себя Гербергов. — Чудится, что Агалашка недаром рвался с тайным словом к Полоччио. Знал бы ты, шут итальянский, что сие только цветочки. Ягодки, красные от крови да пухлые от жестокости пути, они еще впереди!»
Полоччио снова встал, обошел, будто не видя, Гербергова и остановился у горячей печки. Носком домашней меховой туфли откинул заслонку печки. По ногам прокинулся жар.
Вот в такую же печку пришлось ему, тогда еще не Колонелло, а дезертиру венецианской армии, по молодости лет, во Франции, в замке де Гиза, кинуть в топку горсть бриллиантов. В дверь конуры под крышей замка, где он жил, уже ломились королевские гвардейцы. Покража драгоценных камней герцога явно пала на него.
Месяц высидел тогда Колонелло в сыром подвале герцогского замка. Первое время его обильно кормили — думали, что итальянец проглотил драгоценности и они после жирной пищи выйдут низом. Не вышли. Тогда кормить забыли. Клетушку на чердаке, где он тогда жил, как будто учитель латыни при малолетнем отпрыске герцога, разломали на щепки. Но и там бриллиантов не нашли.
Полоччио хмыкнул. Ударил носком туфли по заслонке, захлопнув дверцу топки.
Через месяц злобные служки герцога на пять минут запустили его в ту разоренную комнатку под крышей забрать вещи — плащ да стопку книг.
Тогда он и обрел прозвание Колонелло.
Ибо на пятый день после сидения в гизовском подвале он уже въезжал через Верденскую заставу в Париж не в застиранном сюртуке учителя латыни, а в мундире полковника Венецианской республики, при двух слугах, одетых сержантами.
Ведь тогда, в замке Гизов, увидев, что их поднадзорный упал на пол возле печки и плачет среди полного разора, слуги герцога, плюнув, спустились с чердака. Они, дуболомы, так и не придумали сложить два и два и пошарить в печке!
А он, двадцатилетний парень, тут же выгреб золу из-под колосников печки и в той золе нашел все двенадцать алмазов. Они были темны от жара, но та темень умалила их стоимость лишь на десять процентов.
Полоччио снова разлил вино. Теперь в два бокала. Кивнул Гербергову на скамью возле стола и сказал ему то, что сказал тогда, двадцать лет назад, старый иудей — король подпольных ювелиров города Парижа.
— Колонелло! — почтительно сказал тогда старый иудей, рассматривая под увеличительным стеклом большие, в лесной орех, бриллианты. — Скажу один раз, но скажу правильно! Ты хоть и молод, но живешь по закону. Так звучит тот закон: «Украл — молчи, нашел — молчи, потерял — молчи!» Я молчу — что это знаменитые бриллианты из майората герцогов Гизов, а ты молчишь — что сумел украсть их! И молчишь — кому их продал. Так?
Проклятый умствующий иудей дал пятую часть настоящей цены за потемневшие в огне алмазы, но и это составило тогда невиданную сумму — восемьдесят тысяч двойных луидоров золотом! Столько стоил боевой океанский корабль на шестьдесят пушек! С припасами и командой на год!
Давно раскиданы те золотые
