Охотники за курганами - Владимир Николаевич Дегтярев

Однако делегация тобольчан числом до полусотни мужиков велела князю баловство сие прекратить. Скотина по весне стала жителям вельми дорогой. Пришлось из той полусотни горожан тянуть жребием десяток норовистых мужиков и засылать их в степь, за две сотни верст, в казачьи станицы — по скотину. И за то выборным давать денег на покупку скота и на путевые расходы. Опять траты безбумажные, бесподписные. Тобольцы подписи ставить отказывались наотрез, хоть их плахой стращай.

Князь пристукнул кулаком по столу и стал подводить баланс. Выходило по деньгам, что экспедиция на год обойдется казне в огромные деньжищи — под двадцать с половиною тысяч рублей серебром. Токмо в один конец! А ежели возвратный путь посчитать, то расход станет непомерным — сорок тысяч рублей! А Императрица почла, что все задуманное ею противустояние авантюристу Колонелло обойдется казне в тридцать тысяч рублей серебром! Не сходится счет… Как быть?

Ведь уже двенадцать тысяч рублей, да с парой сотен сверху, уже ушли, растеклись по кошлям да карманам поодиночке, аль ручейками да ручьями! Баба Демиду — так и вовсе река серебра утекла!

Князь встал и прошелся по избушке. Вспомнил свое письмо, мартом месяцем помеченное и немедля отправленное с обратным обозом на Москву. В том письме Императрице, положив на буквы секрет по воинскому штабному артиллерийскому артикулю, Артем Владимирыч благодарил Екатерину за доверие, взялся доверие оправдать и просил положиться на его честность в расходовании средств.

Князь же, в спешке обратного письма Императрице, дал обещание за каждый рубль письменно оправдаться и теперь мучился: а каковой бумаги и с чьей подписью он добьется в краях диких и неведомых?

Теперь, по чести, пришлось Артему Владимирычу вместе с отчетом нового губернатора Соймонова о положении дел в Сибири слать вдогон первому письму — письмо Императрице второе, покаянное.

Покаяние, впрочем, облегчалось тем, что князь докладывал о том, что проделано для изобличения ученого Полоччио-Колонелло, каковы его планы и как сим планам намерен противустоять князь. О своем маневре с тайною картою авантюриста князь доложил особо.

Все же грех князем чувствовался. Сей грех к митрополиту не потащишь, с Егером не замнешь под лавку или в подпол — навечно. О сем своем чувствовании князь никому не говорил, а выходило, что говорить придется.

Артем Владимирыч отставил бесполезный счет денег, заглядевшись, как послушник Олекса, отрок дуболомный, скребет ножом пол в избушке. Тут через три дня, ладно — через пять ден — выходить отсель напрочь, а он чистоту наводит! От мля!

Олекса почувствовал на себе внимательные голубые глаза князя и мягко вымолвил:

— Округ чисто — чтоб на душе не висло.

— Ой ли? — выдохнул усмешку Артем Владимирыч, и тут же просквозила душу застуда. Балда! Дурак!

Спросил Олексу осторожно:

— А что, Олекса, я в чинах Церкви плохо разбираюсь, имеешь ты право покаяние с меня взять али исповедь?

— А Митрополит меня затем и направил в вашу кумпанию, Ваше сиятельство!

Князь перекрестился, приуготовился дать исповедь, начал было: «Влюблен я был, отче, до ссылки в девицу Трубецкую — Лизавету Александровну…»

Далее продолжить душеспасение не доспелось.

Весь расхристанный, ворвался в избенку Егер:

— У джунгар — резня междусобойная! Акмурза, кажись, убит! Тридцать подлых узкоглазых, да при заводных конях, ушли вверх по Иртышу! Зачинщик крови — племянник белого Мурзы — Агалак. Буй сукин!

Артем Владимирыч немедля натянул кожаные сапоги, нахлобучил на голову ношеную треуголку, еще императора Петра Третьего форменную выдумку, схватил саблю и два пистоля и выскочил из домика. Уже со двора проорал Олексе:

— Крест кладу — исповедь продолжим!

Потом пробежал до жердяной загородки. Сосед, старовер Хлынов, подарил князю бойкую киргизскую лошадку. Та, если ее раззадорить, могла мчать, топча кур и поросят: И встречных людей смело била грудью.

Князь оседлал киргизца, перемахнул через низкий заплот и помчался к броду через Томь. На той стороне реки еще с марта стояли джунгары.

Егер же выгреб из-под лавки кистень, походя подопнул коленом Олексу, хохотнул и только тогда вылетел из избы. Мешком плюхнулся на своего арабца. Тот, фыркнув, переступил тонкими ногами и с места понес в уклон дороги за лошадью князя.

***

Джузеппе Полоччио вместо усланного им с обозом факторщика Браги взял себе в поверенные кабацкого подсуетчика — иудея Гурю — за понятие им европейских языков, умение вести умственный счет деньгам и вообще — цифири. Теперь Гуря ходил не в длинном черном халате, изрытом цветастыми заплатами, а в старом фрязевом камзоле Полоччио, начал отращивать из редких волосиков пейсы и без стеснения носил на голове кипу.

Велев Гуре кликнуть к себе Александра Александровича Гербергова, Полоччио разобрал деревянный футляр китайской работы и вынул вторую половину карты Сиберии. От футляра несло прогорклым бараньим жиром, карта салилась, но Полоччио уже не обращал внимания на этот казус. Обеденной салфеткой протер от жира материал, на коем рисована была карта, и засмотрелся на тонкие непонятные линии разных цветов, кривуляющие по рисунку.

Подумал, что надо бы снять с карты список, но некому было доверить сей тайный умысел. Где снимают один список, могут снять и второй, а карта сия русским была запретна. Слишком точная была карта, слишком выверенная по сторонам света.

Подобной точности и чистоты карту Полоччио нечаянно подсмотрел у берберов — пиратов арабской нации еще в Северной Африке, восемь лет назад, при утреннем выходе судна из порта Туниса. Там, в Тунисе, Колонелло искал себе нечаянных прибытков. И, бывало, находил.

Дурак, ведь вздумал он тогда спросить бородатого каркана — капитана по-европейски говоря — откуда у того невиданной точности сей портуланец? Каркан долгим взглядом прошил Полоччио и, сплюнув за борт корабля, прошипел: «Боги!»

Полоччио ответил неспешным поклоном и неторопливо ушел в трюм. В трюмном углу берберского фрегата он присел у трех своих тюков с тканевыми и бездельными манатками, что собрался променять в далеком порту Дакар на золото… Теперь, кажется, жизнь придется разменять. Джузеппе плюнул через правое плечо, взрезал один тюк. Достав оттуда сверток с деньгами и драгоценностями, кошлем привязал сверток к поясу и через носовой матросский лаз вылез к корабельному нужнику. От нужника, до самой воды, спускались толстенные якорные канаты. Полоччио, измазав в смоле и матросском дерьме руки и платье, без всплеска сполз по канатам в воду.

Ему повезло, что из порта Туниса они отошли на две мили и в ковше залива находилось много других кораблей.

Колонелло,