Тайна высокого дома - Николай Гейнце

— Да, я помню…

— Один из них был я…

— А другой?

— Борис… ваш сын…

— Мой сын… мой сын… И я его не узнала… — зарыдала она…

XV

НА ВОЗВРАТНОМ ПУТИ

Егор Никифоров снова дал выплакаться несчастной матери, и некоторое время они шли молча.

— Иннокентий Антипович — единственный человек, оставшийся мне верным, спасен от смерти тобой и моим сыном, — сказала Марья Петровна, несколько успокоившись. — Я благодарю за это Бога! Сын заплатил долг своей матери… Но где он теперь? Где он?

— Он в К. Иннокентий Антипович сегодня отправился туда, чтобы рассказать ему правду и привезти в объятия горячо любящего его и с нетерпением ожидающего деда, который сделает его единственным наследником…

— Мой отец хочет это сделать, Егор? Это справедливо, это более чем справедливо! — воскликнула Марья Петровна.

— Но теперь, конечно, Петр Иннокентьевич передаст все вам, и оба Семена Толстых побесятся-таки, что состояние Толстых ускользнуло от их загребистых лап… Их бы следовало сильно проучить, а то они могут быть опасны…

— Конечно, они шляются, к тому же, каждую ночь около высокого дома, замышляя, наверное, какую-нибудь подлость… Егор, ты знаешь, что молодой Семен влюблен в твою дочь… Чтобы удовлетворить свою страсть, он способен на все… Егор, стереги свою дочь, пока Гладких в отсутствии…

Егор Никифоров сжал кулаки.

— Пусть только этот негодяй попробует дотронуться до Тани… Я задушу его как собаку… Но не будем говорить об этих негодяях… Хотите, Марья Петровна, чтобы я сейчас же проводил вас в высокий дом, к вашему отцу?

— К нему? Нет, нет! — воскликнула она, делая жест рукой, как бы что-то отстраняя от себя.

— Он раскаялся во всем… Не вас он теперь проклинает, а свою горячность, которая разбила всю и его, и вашу жизнь… Он довольно наказан за свое преступление… Мучимый день и ночь угрызениями совести, он уже десятки лет не знает покоя… Видели ли вы его когда-нибудь с тех пор, как ушли из дому?

— Один раз… издали…

— Как он переменился? Не правда ли?

— Да, он неузнаваем…

— От него осталась одна тень прежнего Петра Иннокентьевича.

— И ты думаешь, что он меня примет?

— Повторяю вам, что он с восторгом откроет вам свои объятия и благословит вас… и день, когда вы вернетесь… Он выгнал вас под влиянием вспышки своего необузданного характера… и столько лет страдает из-за этого… Простите ему. Он ведь молился на вас, он думал, что любовь к вам умерла, а она никогда не покидала его сердце. Разве может в сердце отца погаснуть любовь к его детищу? Никогда!

Марья Петровна тихо заплакала.

— Егор, я — это было давно — поклялась никогда не возвращаться под кровлю дома моего отца, убийцы отца моего ребенка, но несчастье сломило мою гордость, у меня теперь нет ни силы, ни воли… Мой сын жив, я увижу моего сына!.. Ты не можешь себе представить, что я чувствую при этой мысли… Из глаз льются слезы, но слезы радости… Душа моя тоже просветлела, я дышу свободно, я надеюсь, я живу… О, Боже, как хороша ночь… Я вижу опять над головой звезды неба моей родины. Мне кажется, что они мне улыбаются… Господи, чудны дела Твои, пути Твои неисповедимы…

— Аминь! — торжественно сказал старик.

— Но сегодня я еще не хочу войти в дом моего отца… Только в тот день, когда там меня встретит мой сын, я войду в этот дом: Борис и Иннокентий Антипович должны встретить меня на пороге дома моего отца… До тех же пор никто не должен знать, что я еще жива… Днем я буду по-прежнему скрываться в лесу, а ночью мы будем встречаться с тобой, Егор, и говорить о наших любимцах… Дня через три-четыре, Гладких уже может быть здесь с моим сыном!.. Время промчится незаметно…

— Нет, нет! — сказал он настойчиво. — Вы не можете, вы не должны долее оставаться без крова… Я это не могу допустить… Пойдемте, по крайней мере, со мной в сторожку, в ней две комнаты, вы можете устроиться в одной из них…

— Хорошо, я послушаюсь тебя, хотя в эти последние два года я привыкла летом скитаться по лесу.

— Несчастная!.. Чем же вы питались в лесу?

— Тем же, чем и ты… Я собирала милостыню по зимам и делала запасы… у меня и теперь есть много корок хлеба…

— Ужасно, ужасно! — бормотал Егор. — И это в двух шагах от родительского дома, который всегда — полная чаша! — громко воскликнул он.

Она глубоко вздохнула.

«Бедная, бедная!» — проговорил он про себя.

— Вернемся снова к моему сыну… — начала она. — Что из него вышло?.. Он служит?

— Он инженер, приехал сюда вместе с другими строить железную дорогу… Судьба привела его на родину его матери.

Он рассказал ей в подробности все, что слышал от Бориса Ивановича.

Один, рассказывая, а другая, внимательно слушая, не проронив слова, они не заметили, как дошли до сторожки. Егор Никифоров отворил дверь и они вошли.

Он высек огонь, зажег сальную свечу и провел Марью Петровну в следующую комнату, если этим именем можно назвать разделенную на две каморки ветхую избушку.

— Здесь вы в безопасности, — сказал он.

— Мне бы хотелось еще сегодня узнать, как и где провели вы эти долгие годы?.. Но вы утомлены, лучше завтра…

— Завтра ты все узнаешь, — сказала Марья Петровна.

Она вышла в переднюю комнату и, опустившись на колени, начала молиться от всей глубины исцелившегося сердца.

Сколько времени она молилась — она не могла дать себе отчета.

Когда она встала с колен, в соседней комнате было темно и оттуда слышался храп крепко спавшего Егора. Видимо, перенесенные им волнения утомили его, и он заснул богатырским сном.

На дворе стояла уже глубокая ночь.

Марья Петровна, однако, было не до сна. Ей захотелось подышать воздухом, к которому она так привыкла; она подняла подъемное окно сторожки и, высунувшись в него, отдалась сладостным мечтам о недалекой встрече с сыном, которого она считала потеряным для себя навсегда.

Кругом стояла невозмутимая тишина.

Вдруг вдали послышался какой-то шорох. Марье Петровне стала прислушиваться привычным чутким ухом. Послышался шум шагов.

«Кто мог идти теперь? В такой час? Уж не мой ли это дядюшка с братцем?» — мелькнуло в ее голове.

Две темные фигуры, действительно, зашли за угол сторожки и стали о чем-то шептаться, не подозревая, что в заброшенной нежилой сторожке кто-нибудь есть. Марья Петровна стала вслушиваться в их беседу.

«Наверное, они замышляют какое-нибудь преступление!» — решила она.

Ей послышался женский голос. Она недоумевала.

Стоявшие говорили так тихо, что она не могла разобрать слов. Осторожно опустив окно, она так же тихо отворила дверь, выскользнула из сторожки и ничком в густой траве, между росшими кустарниками, поползла к стоявшим за углом.

Она подползла к ним совсем близко. Она ошиблась только на половину. Один из говоривших был действительно Семен Семенович Толстых, другая же его наперсница, прачка Софья.

— Нечего болтать вздор, расскажи лучше, нет ли чего нового? — говорил Семен Семенович.

— Вчера Иннокентий Антипович был вместе с нищим Иваном в комнате барышни Татьяны Петровны, сидели там очень долго, и барышня к вечеру точно переродилась, веселая такая… — отвечала Софья.

— Черт возьми! Что бы это значило? Надо наблюдать за этим старым бродягою.

— А сегодня утром Иннокентий Антипович уехал в К. Петр Иннокентьевич провожали их, тоже такие веселые, и из окна им закричали: «Возвращайся скорей и привези ко мне моего сына!»

— Сына?.. — воскликнул Семен Семенович.

— Да… так и сказал… сына…

— А, теперь я все понимаю… — злобно прохрипел Семен Семенович… — Татьяна в счастьи… Гладких уехал в К. Это за этим инженеришкой… Для меня все ясно…

— Что?!! — спросила Софья, испуганная злобным тоном его голоса.

— Хорошо же, хорошо… — хрипел Семен Семенович, даже не слыхав ее вопроса. — Я поздравлю сам красавицу-невесту…

Софья глядела на него во все глаза, ничего не понимая.

XVI

НОВЫЙ ЗАМЫСЕЛ

— Завтра ночью я должен попасть в дом… — тихо, но резко шепнул, наклонившись к Софье, после некоторого раздумья, Семен Семенович.

— Зачем? — испуганно спросила она.

Он схватил ее за руку так, что она вскрикнула:

— Мне больно!

— Ты чересчур любопытна… Ты не смеешь вмешиваться в мои дела… ты должна повиноваться… Если я говорю: надо, значит надо… Поняла!

— Да… — упавшим голосом произнесла она.

— Так завтра в полночь… Я приду в сад.

— Хорошо, я открою тебе дверь из кухни… Но только будь осторожен… мне все кажется, что нам угрожает опасность…

— Дура… — проворчал Семен Семенович.

Софья, видимо, привыкшая к такому обращению с ней ее возлюбленного, не обратила внимания на эту брань и продолжала: