В разгаре лета - Пауль Куусберг

Очнулся Энделъ Элиас только к вечеру.

Он обнаружил себя в какой-то квартире, обставленной прилично, но как-то беспорядочно. За открытым окном веял морской ветерок, шевеливший шторы. Они то надувались парусами, то опадали.

Элиасу вспомнилось, словно сквозь сон, что Аоранд долго разговаривал с ним, а сам он не отвечал ни слова. О чем говорил констебль, это совсем выветрилось из памяти. Наверно, сперва о чем-то спрашивал, потом пытался убеждать. А он сидел, уронив голову, и ничего не соображал. В конце концов Аоранд оставил его одного.

Элиас не помнил и того, спал ли он все эти часы или просто валялся в кресле. Хотя он за два дня не съел ни крошки - в арестантской камере давали только воду, - он не чувствовал голода. Интерес к себе и происходящему пропал полностью.

Он тупо пялился в стенку и вяло думал о том, что следовало бы уйти. Но тут же забывал об этом и снова начинал смотреть, как полощутся шторы.

В конце концов он поднялся и пошел в соседнюю комнату. Там тоже никого не было. Вся трехкомнатная квартира оказалась пустой; кроме него, в ней не было ни души. Наружная дверь была, правда, закрыта, но, чтобы открыть изнутри английский замок, достаточно было одного движения.

Нет, его никто не караулил. Он мог и остаться и уйти.

Почему это насторожило Элиаса? Ему показалось, что его оставили в таком положении не просто так и вовсе не для того, чтобы он мог делать что хочет. За всем этим таилась какая-то задняя мысль.

- Нервное потрясение. Кто это сказал?

По-видимому, эти слова донеслись из-за наружной двери. Так и есть: замок щелкнул, и кто-то вошел в квартиру.

Элиас вернулся в комнату и отступил к окну.

Дверь комнаты открылась, и он увидел Ойдекоппа с Аорандом.

Напрягшись всем телом, Элиас следил за Ойдекоп-пом. И вдруг закричал:

- Него вы от меня хотите?!

- Ничего мы от тебя не хотим, Эндель. Поступай, как считаешь нужным; хочешь - живи здесь, хочешь - уезжай. Это я и пришел сказать. И еще одно: тем, кто посадил тебя в арестантскую камеру, объявлен выговор. Надзирателя, который не обратил внимания на твои протесты, мы прогнали к черту. Нам таких типов не надо. При перемене власти на поверхность всплывают всякие подонки, от которых возникает только смута и бессмыслица.

Ойдекопп возвращался к этому без конца. Слова и фразы менялись, но мысль была все той же.

Элиас и Ойдекопп остались вдвоем - констебль сразу ушел. Перед ними стояли на столе тарелки с закуской и рюмки. Первая бутылка была уже выпита, и Ойдекопп успел открыть вторую.

Вел разговор Ойдекопп, иначе бы обоим пришлось молча таращиться друг на друга. Элиас слушал, слушал и наконец спросил:

- Кто вы такие?

Ойдекопп посмотрел на него озадаченно. Он явно не понял смысла вопроса. Элиас пояснил:

- Ты все время говоришь: "мы", "мы", "мы". Кто, по-твоему, эти "мы"?

Ойдекопп торопливо заговорил:

- Уцелевшие представители здоровых и жизнеспособных слоев нашего народа... Так сказать, сердце и мозг эстонства. Те, кого не заразили красные восточные микробы. Те, кто связан стремлением пробудить к жизни эстонскую государственность на конституционных основах. Те, кто связан стремлением продолжить налаживание нашей общественной жизни с того момента, на каком она оборвалась в июне сорокового года. У нас еще нет ничего определенного, даже мы сами не знаем, станут ли вообще считаться с нами немецкие власти.

- Тогда по какому же праву вы арестовываете и убиваете людей?

И Элиас впился взглядом в Ойдекоппа.

- Неподходящие слова ты употребляешь, Эндель. Я тебя понимаю - слишком взвинчены нервы. Выслушай спокойно и попытайся меня понять, Я пришел к тебе не как враг, а как друг, как товарищ по судьбе. Мы товарищи по судьбе, Эндель. Ты должен понять, что, борясь против русского большевизма, мы боремся и за свое личное благополучие. Попросту выполняем свою первичную обязанность существовать как биологические особи. Да-да, во имя своего существования мы должны сейчас быть суровыми. Если эстонский народ хочет уцелеть и в будущем, то сейчас в его душе неуместна никакая жалость. Нас вынуждает к беспощадности неизбежность.

Никогда ни за что не забывай, Эндель, что эстонский народ - это маленький народ. Карликовое государство, зажатое великими державами. И не в нашей власти тут что-нибудь изменить. Это, так сказать, объективная неизбежность. Так-то, друг... Что же я хотел сказать тебе? Ах, да! Послушай! Маленький народ может уцелеть лишь в том случае, если он внутренне крепок. Мой отец был садовник, и я хорошо знаю, что тот, кто хочет снимать осенью плоды, должен старательно истреблять сорняк. Во имя будущего нашего народа мы должны выполоть всех бациллоносителей красной чумы. Ибо нет более опасного и смертельного врага нашего единства, чем коммунизм.

Нет, погоди, инженер. Я, конечно, военный, моя профессия - кровь и смерть, но и я испытываю отвращение к тому, чем должен заниматься, однако я понимаю и то, что плохо любил бы родину, если бы не сумел ожесточить своего сердца. Это не любовь, мой дорогой.

Он вонзился взглядом в глаза Элиаса и добавил: - Иного выхода нет. Коммунистов надо уничтожать, и нельзя щадить тех, кто им сочувствует,

Рассудок еше плохо подчинялся Элиасу. Настороженность и напряжение, вызванные в нем появлением Ойдекоппа и Аоранда, спали, конечно, но до непринужденности было еще далеко. Аоранд приказал вытащить его из шеренги, но ведь Элиас не сказал ему ни слова благодарности. Разум говорил ему, что он остался жив только из-за вмешательства Аоранда, но видеть в этом человеке спасителя Элиас все-таки не мог. Пускай констебль относится к нему распрекрасно, для Элиаса он по-прежнему остается убийцей. Аоранд спас его не как человека, а как бойца, как подобного ему самому убийцу. Освободиться от этого ощущения Элиас не мог. Оно давило его всем своим гибельным грузом.

- Молчишь, Эндель? Молчи! Подумай о моих словах.

Ойдекопп наполнил рюмки и уговорил Элиаса выпить. Элиас опрокинул и новую рюмку до дна, как и все предыдущие, в надежде забыть хоть на минуту утренний кошмар. Но алкоголь ничему не помогал Напротив, перед глазами все назойливее маячили чахлые сосенки, неглубокий ров, на дне которого виднелись камни величиной с кулак и крупный зернистый песок. В ушах по-прежнему звучали, будто сквозь туман, команда Аоранда и глухой далекий залп. Плечи и руки все еще ощущали прикосновение соседей по шеренге, и от этого перехватывало горло.

Он вдруг посмотрел Ойдекоппу в лицо и сказал:

- Вы .. убийцы. И я тоже убийца.

Элиас увидел, как на лбу Ойдекоппа вздулись вены.

- Ты не сознаешь, что говоришь.

Голос у Ойдекоппа был шипящий, он с трудом сдерживался.

- Раскрой же наконец глаза! - продолжал Ойдекопп, сдерживая озлобление. - У тебя и понятия нет о реальном положении вещей. Обезвредили десятка два красных грабителей, и ты уже выбит из колеи.

Нет, он хотел сказать другое, что-то более унизительное, но сумел сдержаться.

- Твои бесплодные метания из стороны в сторону - обычная вещь для нашей интеллигенции, - спокойно продолжал Ойдекопп. - Жалуешься, стонешь, обвиняешь себя и своих товарищей по борьбе. Пялься на меня сколько хочешь! Да, мы были и останемся товарищами по борьбе! Думаешь, Аоранд вытащил тебя чуть ля не из могилы ради твоих красивых глаз? А ты ему даже спасибо не сказал, святая душа... Погоди, поговоришь, когда я кончу1 Сейчас все эстонцы опять оказались на распутье: выбирай, к чьей силе ты примкнешь. Европейская' немецкая культура, уважающая великую индивидуальность, в тысячу раз ближе духу нашего народа, чем азиатская проповедь массового человека. Навеки заруби и то, что наш первобытно-племенной дух не позволит нам спустить тому, кто покусится на эстонское добро. Плачь или ругайся, но ты был и останешься бичом в руке главного своего божества - народа, бичом, истребляющим нашего коренного врага.

Элиас несколько раз хотел прервать Ойдекоппа, но тот не давал вставить ни словечка Элиаса сильно задели гневные слова Ойдекоппа, что Аоранд вытащил его из могилы не ради красивых глаз. Он и сам знал правду, но услышать ее от другого было куда убийственнее. Он с нетерпением ждал, когда Ойдекопп кончит, чтобы кинуть ему в лицо, что он теперь думает об Ойдекоппе и всей его банде. Но когда капитан замолчал, Элиас неожиданно для себя самого тихо произнес одно-единственное слово:

- Фашист!

Эндель Элиас ждал, что его опять заберут. Но проходил день за днем, а его никто не трогал. Он по-прежнему жил у госпожи Фельдман. Теперь его кормили даже обедом, не вспоминая больше о трудных временах. В ответ на слова Элиаса, что вскоре ему нечем будет расплачиваться, хозяйка сказала, что с этим не к спеху. В будущем, когда жизнь станет чуточку нормальней, он -наверняка все уладит. К тому же едок он никудышный.

Господин Крийсталь снимал при виде него шляпу еще издали. Элиас понимал, что, пока пекарь приветствует его так церемонно, дела его еще не так плохи. Господа вроде Крийсталя чувствуют перемены в атмосфере нюхом, не глядя на барометр. В пекарне Крийсталя начали усердно выпекать булочки и пирожные: видимэ, муки ему хватало. Откуда она взялась, купили ли ее в деревне или выменяли у военных снабженцев, этого не знала даже госпожа Фельдман.