Кощеевич и война - Алан Григорьев

Девчонка послушалась, вытерла кулаками слёзы и, надув губы, пробурчала:

— Пока я подрасту, война уже кончится. И все подвиги без меня насовершают.

— А во дворце ты чем занимаешься?

Любава пожала плечами:

— Так, ерундой всякой. Стираю-убираю. Тудой-сюдой, поди-принеси.

— И всё это — тоже подвиг, — очень серьёзно сказал Яромир. — Ты живёшь в самом сердце Диви, следишь за порядком. И пока здесь уютно да ладно, нам есть куда возвращаться. Понимаешь?

— Угу. — Взгляд Любавы прояснился. — Выходит, я тоже что-то важное делаю, да?

— Конечно. Обещаешь беречь наш дом, пока мы воюем? Вот молодец! А теперь иди, снимай бельё, пока не пересохло.

— Ой, бегу ужо!

Девчонка умчалась, громко топая деревянными башмаками. А Яромир, оставшись один, выдохнул.

Что духом, что статью Любава и впрямь походит на воительницу. Даже жаль, что ещё отроковица неразумная. Но брать такую на войну — считай, обречь её на верную погибель. Нет, ему нужны воины постарше.

Невольно он вспомнил себя в детстве — как донимал мольбами отца и мечтал сразиться с самим Кощеем. Тогда всё это казалось игрой, в конце которой павшие встают и, отряхиваясь от репьёв и пыли, жмут руки победителям. А потом все вместе идут пить ягодный компот, который сварила мама. Непременно с ложечкой янтарного мёда…

Он надеялся, что однажды снова ощутит этот сладкий вкус. И сможет обнажить верный меч не для того, чтобы убить врага или научить кого-то другого убивать.

Но, пока хоть одна навья тварь бродит по земле, этим мечтам не суждено сбыться. «Хочешь мира — готовься к войне» — теперь он понимал эти слова, как никто другой. Нынче их здорово потрепали, выведя из строя многих отважных бойцов. Но уже завтра они с Радосветом начнут готовить ответный удар. И справедливость обязательно восторжествует! Ведь если не верить в неё, во что вообще верить?

Глава шестнадцатая Быть живым

В последнее время у Лиса всё валилось из рук, за что ни возьмись. Но хуже всего, что он будто разучился принимать решения. Всякий раз, когда наступало время действовать, невольно оглядывался, ища глазами Мая или хотя бы Вертопляса. Потом вспоминал, что случилось, вздыхал и говорил себе: «Значит, потом». Но долгожданное «потом» никак не наступало. Непрочитанные донесения и письма пылились на столе, приказы не отдавались, а груз отложенных проблем с каждым днём становился всё тяжелее. У Лиса даже плечи болели и спина сгибалась, словно от непосильной ноши.

Его люди начали роптать. Оджин каждый день интересовался:

— Когда пойдём в наступление, княжич? Разве сейчас не самое подходящее время? Нанесём удар, пока дивьи не оправились.

А Лис закрывал уши руками, мотал головой и прогонял верного соратника из шатра. Он не просто не хотел решать, а вообще ничего не хотел. Почти не ел, редко выходил на свежий воздух. А если и заставлял себя прогуляться, то бесцельно блуждал по лагерю, не выходя за его пределы, и подолгу смотрел на злые зимние звёзды.

Единственное его поручение — отыскать улетевшего Вертопляса (или Мая, пёс их теперь разберёт) — воины выполнить не смогли. Честно искали, даже притащили парочку ворон, но это были самые обычные птицы. И разочарованный неудачей Лис велел прекратить поиски.

Когда вернулась Сана, он было воспрял духом, но сразу сник, когда та доложила:

— Венец найти не удалось, княжич. Ходят слухи, что дивьи забрали его с собой в Светел град.

— Да чтоб им пусто было…

У Лиса даже негодовать толком не получалось. Весь мир потерял краски, став бесцветным и тусклым. Вдобавок к прочим бедам вернулся и внутренний холод — дар и одновременно проклятие ветерков. Зря Лис думал, что уже научился с этим жить. Теперь снова приходилось надевать на себя сто одёжек и кутаться в одеяла, но его всё равно трясло. И нет, дело не только в Мае и Вертоплясе. Даже Марена его избегала, и излить душу было некому.

— Мне противно на тебя смотреть, княжич, — сказала однажды Сана, без спросу войдя в его шатёр.

— Так не смотри. — Лис к ней даже не повернулся, продолжая изучать дно полупустой чаши. — А хочешь принести пользу, так сходи за вином.

Дзынь! Перед его носом опустилась запотевшая бутыль. Наёмница оказалась на редкость предусмотрельной.

Она села напротив, взяла Лиса за подбородок и резко развернула к себе:

— Мы все оплакиваем советника. Но война ещё не закончена. Ты нужен нам!

— Угу.

— И это всё, что ты можешь на это сказать?! «Угу»? — Тёмные глаза Саны полыхнули гневом. — Твои люди уже начинают забывать, ради кого сражаются. И во имя чего. А ты сам-то помнишь?

Лис наполнил чашу и протянул гостье, потом долил вина и себе. Одна часть его сознания вопила: «Расскажи ей всё, облегчи душу, не бойся показать горе и слабость! Ближайшие соратники тебя поймут и поддержат». Другая же ехидным голоском бормотала: «Никому нельзя доверять, никому! Помнишь, чем это заканчивалось все прошлые разы? Никто не остаётся с тобой до конца. Даже Май бросил. Да что там Май — верный вещун, и тот улетел. А знаешь почему? Потому что ты глуп и жалок!»

Это были не пустые слова. Лис в самом деле казался себе жалким и беспомощным. Он то задыхался от чувства вины, то скрежетал зубами от ярости, направленной на тех, кто посмел его покинуть, то упивался жалостью к себе, то начинал считать, что, наоборот, недостоин этой жалости. И разобраться в этом месиве ощущений было ой как непросто.

— Я не хочу об этом говорить, — наконец выдавил он сквозь зубы.

— Мы теряем время, пока наши враги становятся сильней. Хочешь казнить себя — валяй. Но другие чем виноваты? — не унималась Сана. — Навьему княжичу пора вспомнить о своём народе!