Уроки украинского. От Майдана до Востока - Марина Ахмедова

— А вы кто? — спрашивает женский голос, заставив всех вздрогнуть.

Показывается полная женщина в сарафане. У нее на груди — деревянный крест. Спрашиваем у нее дорогу.

— Поедете туда, — она показывает в ту сторону, где машину попросили развернуться. — За школой, там дорога на дачи. Грунтовая. Только по ней, иначе вы никуда не выедете. У нас все уехали. Очень страшно, — продолжает она. — Ужас — не то слово. А куда нам деваться? У меня муж-инвалид прикован к постели. Вы поняли, как ехать? С Богом.

Мы садимся в машину, она еще стоит у сарая, глядя вслед. Крестит машину несколько раз. Через короткое расстояние нас снова останавливают те же дежурные. Просим пропустить машину.

— Хорошо, езжайте. Только медленно, — на этот раз соглашаются они.

«Нона», только что сделавшая свою работу, стоит там же — задрав нос к небу. Рядом с ней толпятся хмурые мужчины в камуфляже. Они поглядывают вверх — туда, откуда «Ноне» должен ответить «Град», запущенный противоположной стороной.

Штаб ополчения Горловки. Темные диваны стоят лицом к столу. Сзади — лестничный пролет. На ступеньках сидят двое в камуфляже. Еще несколько — у противоположного окна. На одной стене — написанный краской портрет Ленина. На другой — Высоцкого с подписью: «Вор должен сидеть в тюрьме». На столе — телевизор и фигурка рыбы, выложенная монетами. В кресле сидит молодой ополченец с рыжей бородой. Он представляется Шаманом. Рыбка — его рук дело.

— Вы не могли бы навести порчу на Порошенко, — обращается он ко мне, едва я успеваю появиться в холле. — Я по вашим глазам вижу, что вы можете.

Он убегает наверх и быстро возвращается с фотографией, переснятой с какой-то уличной картинки — тени людей, протягивая вверх слабые руки, пытаются выбраться из темной бездны, которая — ад. На обратной стороне он подписывает ее — «От Шамана — Марине». Ставит число. Передает мне.

Появляется Игорь Безлер. Проходит по коридору. Останавливается. У него приспущенные уголки глаз. Рыжие усы закрывают верхнюю губу. В холле становится холодно. Бойцы затихают. Он оглядывает нашу компанию, приподняв подбородок, словно учуивая, чем от нас пахнет. От самого Безлера пахнет холодной яростью.

— Отведите ее пока к пленным, — бросает он.

Сопровождать меня вызывается Шаман.

— Твоя задача — охранять командира! — останавливает его один из бойцов, а потом, махнув рукой, разрешает идти со мной.

Спускаемся по холодной лестнице, проходим по узкому коридору, заставленному стеной мешков с песком. У стены стоит фотография погибшего. Дальше коридор открывается узкими комнатами. Мы входим в одну из них. Тут две кровати и два матраса, лежащих на полу. Высокая тумба, на которой стоит телевизор. На одной кровати сидят мужчина и женщина лет тридцати. На другой — двое мужчин средних лет. Еще один — молодой с землистого цвета кожей и тусклыми глазами — скрючился на полу, прислонившись спиной к стене. При нашем появлении они едва заметно вскидываются.

Шаман садится на стул посередине и кладет автомат на колени. Мы с женщиной обмениваемся тревожными взглядами. Я сажусь между ней и мужчиной. Он — военнопленный, Роман Засуха. Она — его жена, которой Игорь Безлер разрешил находиться в плену вместе с мужем. Один из тех, кто сидит на противоположной кровати — местный журналист грузинского происхождения, второй — седой одутловатый человек — швед, взятый ополчением в плен где-то неподалеку. Он сидит разглядывая свои отечные голые ступни.

— Зачем вы сюда приехали? — спрашиваю шведа на английском, и Шаман недовольно ведет ухом в мою сторону.

— Это секрет, — отвечает швед. — Я пока не могу сказать.

Они говорят почти одновременно, демонстрируя Шаману готовность давать интервью. Журналист, поглядывая на него и, кажется, пытаясь его задобрить, рассказывает о том, как они с женой помогали местным детдомовцам, беря их на воспитание. А Роман говорит, что их мобилизовали на учение, а не на войну, он не принимал участия в боевых действиях. Его и еще группу военных взяли в плен, когда они возвращались с учений домой.

— Как вы себя тут чувствуете? — спрашиваю женщину.

— А вы? — Она поднимает на меня глаза, под которыми залегли глубокие тени.

— Мне тут некомфортно, — негромко говорю я, следя за тем, как твердеет лицо Шамана.

— Яка привезли, — всовывается в комнату кто-то.

Пленный журналист встает.

— Привезли тело моего друга, — говорит он. — Я пойду с ним попрощаюсь.

Я выхожу вместе с ним. Раздувая ноздри, Шаман идет за мной. Возле стены из мешков, к которой прикреплен красный флаг с серпом и молотом, он меня останавливает.

— Дальше нельзя, — резко говорит он.

Из-за мешков мне видна только грузовая машина с открытыми дверцами и гроб, стоящий в ней. Журналист, растирая заплаканные глаза, возвращается.

— Вы дружите с ополченцами? — тихо спрашиваю его.

— Яка я знал еще мальчишкой, — говорит он. — Он был хорошим мальчиком. И потом, когда он ушел в ополчение, мы с ним дружили.

— Разве можно дружить с теми, кто держит вас в плену? — еще тише спрашиваю его.

— Вы ошибаетесь, — одними губами отвечает он. — Мы здесь чувствуем себя свободно.

Возвращаюсь по коридору. Атмосфера здесь поменялась. Теперь в штабе холодно, пахнет смертью и тихо бьется сердце. За открытой дверью одной из комнат на матрасе лежит еще один пленный — у него загипсована нога. С пола он смотрит телевизор, держа пульт в руке. Со стены на него смотрит маленькая иконка с изображением Пантелеймона Целителя.

С Романом мы отходим в другой конец комнаты, где я спрашиваю, что можно сделать, чтобы ему помочь. В руке у меня — включенный диктофон. В этот момент перед нами появляется Игорь Безлер, словно материализовавшийся из воздуха.

— Вам их жалко? — обращается он ко мне.

— Да. Они страдают. Если бы вы были на их месте, я бы пожалела и вас, — отвечаю ему.

— Я жалости не приемлю, — резко отвечает он. — Жалость унижает. Только сочувствие и сострадание.

— Хорошо. Я бы проявила к вам сочувствие и сострадание.

— Украинских военных мы берем в плен, — рявкает он. — А наемников допрашиваем и расстреливаем на месте. Почему я должен их жалеть? — Его глаза белеют. — А вы знаете, что они делают с нашими людьми? Они — фашисты. Почему я должен церемониться с ними?

— Может, потому что они — люди?

— Они отрезали моему бойцу голову и насрали в его шлем! А ты мне давишь на жалость?

— У нее диктофон! — выкрикивает Шаман. Теперь он стоит с побелевшим лицом, с его висков катится пот.

— Стереть запись! — приказывает Безлер. — Забрать у нее диктофон.

— Там нужные мне записи, — я опускаю руку, в которой держу диктофон.

— Разбить! — приказывает Безлер.

Шаман выдергивает у меня из руки диктофон и, закусив губу, швыряет его со всей силы на пол. Роман белеет. Его губа дергается, на глаза наворачиваются слезы.

— Все будет хорошо, — говорю ему.

— Убрать ее отсюда! — приказывает Безлер.

В сопровождении двух бойцов я выхожу из штаба. Пересекаю двор. Подхожу к машине. Потрясая автоматом, за мной бежит Шаман.

— Ее приказано вернуть, — задыхаясь говорит он. — Командир приказал ее вернуть.

Поворачиваем назад. Шаман наклоняется к моему уху.

— Отдай мне мою открытку, — нервно и одновременно с угрозой говорит он. — Быстро… Быстро! Отдай!

Медленно опускаю руку в сумку.

— Быстрее… — нервничает он. Нетерпеливо выхватывает из моей руки свой «ад».

Возвращаемся в коридор. Атмосфера поменялась снова. Теперь на меня отовсюду смотрят напряженные люди, готовые исполнить любой приказ своего командира. И те, кто еще полчаса назад наливал мне чай и рассказывал о жизни, стараются держать дистанцию, чтобы на них не пала тень знакомства со мной. Сам Безлер сидит на стуле в комнате пленных. Роман поднимает на меня бледное лицо.

— Я тебя сейчас посажу в подвал, — говорит Безлер, увидев меня. — И не надо мне тут на жалость давить.

— Я вам ни на что не давлю, — отвечаю ему.

— Я тебя сейчас расстреляю. Обыскать ее, — приказывает он.

Я подхожу к нему близко и долго смотрю ему в глаза.

— Отпустите ее, — говорит он, — но сначала обыщите.

Меня обыскивает девушка, которая шепотом спрашивает меня: «А это вы Марина Ахмедова? Ой… Это же Марина Ахмедова…»

— Да-да… — цедит один из ополченцев. — Журналист и писатель.

— Вы не обижайтесь на меня, — оборачиваясь назад, чтоб никто не слышал, говорит девушка. — Мы ничего у вас не возьмем. Я тут тоже была в плену. Игорь Николаевич — очень справедливый человек.

Дом Правительства. За столом мужчина средних лет. Одет, как и большинство тут, в камуфляж. Своего имени не называет.

— В той ситуации со Славянском было всего три решения, и все три — плохие, — говорит он. — Отойти — одно из плохих решений. Но еще хуже было — войти в котел, из которого выйти было бы абсолютно невозможно. Верным решением было аккумулировать силы в одном месте и начать контрнаступление. Дело в том, защищаться в мегополисе значительно легче.