Лоцман - Джеймс Купер

— Встать! Встать! — закричал Гриффит солдатам.

— К оружию! — громовым голосом гаркнул Мануэль.

Солдаты, пробужденные этими страшными криками, в испуге вскочили на ноги. В то же роковое мгновение в подвал брызнул огонь, а затем эхом отдался залп двадцати мушкетов. Но ни грохот, ни дым, ни доносившиеся со всех сторон стоны не могли удержать Гриффита. Он разрядил пистолет в облако, скрывавшее вход в подвал, и, схватив абордажную пику, бросился на лестницу с криком:

— Вперед! За мной, ребята! Это всего лишь солдаты!

Пылкий молодой моряк одним духом взлетел по ступеням, но, выбегая наружу, споткнулся о корчившееся тело жертвы его же выстрела и упал прямо в руки неприятельских солдат.

— Огонь, Мануэль, огонь! — закричал разъяренный пленник. — Стреляйте, пока они все тут в куче!

— Конечно, стреляйте, мистер Мануэль, — хладнокровно сказал Борроуклиф, — и убейте своего же офицера!.. Поднимите его, ребята, и держите перед собой. Чем ближе к нему, тем безопаснее.

— Огонь! — снова закричал Гриффит, безуспешно стараясь вырваться из рук пяти-шести солдат. — Стреляйте и не думайте обо мне!

— Если он это сделает, его будет ждать виселица, — заметил Борроуклиф. — Разве можно убивать такого замечательного молодца? Мы не на охоте… Отведите-ка его от входа в подвал, ребята, и займитесь своим делом.

В тот миг, когда Гриффит бросился наверх, Мануэль был занят тем, что выстраивал в порядке своих солдат, приученных делать все вместе и по команде. Поэтому они упустили время для успешной вылазки. Солдаты Борроуклифа перезарядили мушкеты и залегли за остатками разрушенных стен, откуда они могли держать под прицелом вход в подвал, не подвергаясь сами существенной опасности. Через щели в стене Мануэль лично убедился в преимуществе их положения и не решился выйти против неприятеля, занявшего такие выгодные позиции. Обе стороны обменялись несколькими безрезультатными выстрелами. Видя, что это ни к чему не ведет, Борроуклиф предложил защитникам подвала вступить в переговоры.

— Сдавайтесь войскам его величества короля Георга Третьего, — закричал он, — и я обещаю сохранить вам жизнь!

— Отпустите пленного и дайте нам свободно пройти к нашим судам, — заявил Мануэль. — Солдаты должны выйти с воинскими почестями, а офицеры сохраняют при себе холодное оружие.

— Неприемлемо! — с большой важностью ответил Борроуклиф. — Честь оружия его величества и безопасность государства не позволяют нам заключить подобный договор. Но я обещаю сохранить вам жизнь и обеспечить хорошее содержание.

— Офицеры сохраняют холодное оружие, пленный получает свободу, а весь отряд возвращается в Америку под честное слово не участвовать в войне, пока не будет произведен обмен!

— Не согласен, — ответил Борроуклиф. — Самое большее, что я могу обещать вам, — это добрую порцию благородного южного напитка, и, если вы тот, за кого я вас принимаю, вы по достоинству оцените мое предложение.

— В каком качестве вы приглашаете нас сдаться? В качестве обычных военнопленных или в качестве мятежников, бунтующих против вашего короля?

— Вы ведь мятежники, джентльмены, — осторожно ответил Борроуклиф, — и в качестве таковых вы и должны сдаться. Что касается приличного обращения и хорошего стола, то, пока это в моей власти, вы можете быть в них уверены. Во всем остальном участь ваша будет зависеть от милосердия его величества.

— Тогда пусть его величество сам пожалует сюда и попробует взять нас, ибо будь я…

Столь решительные слова Мануэля были прерваны Гриффитом, который уже успел немного успокоиться и, видя, что его личную судьбу можно считать решенной, благородно решил позаботиться об участи товарищей.

— Подождите, Мануэль! — воскликнул он. — Не произносите безрассудных слов… Капитан Борроуклиф, я — Эдуард Гриффит, лейтенант военно-морского флота Соединенных Штатов Америки, и даю вам честное слово…

— Освободить его! — приказал Борроуклиф. Гриффит стал между враждующими сторонами и заговорил так, чтобы его слышали и те и другие:

— Я хочу спуститься в подвал и убедиться в потерях и нынешней силе отряда капитана Мануэля. Если потери так велики, как я предполагаю, я сам посоветую ему сдаться на обычных условиях, принятых у цивилизованных народов.

— Ступайте! — сказал Борроуклиф. — Или нет, постойте! Ваш товарищ — земноводный… Тьфу, черт, я хочу сказать, он из морской пехоты?

— Да, сэр, он капитан этого рода войск…

— Так и есть, — перебил его Борроуклиф. — Я узнал его по тягучему голосу. Ему стоит напомнить о добрых запасах вина в аббатстве Святой Руфи. Можете сказать ему, что я знаю, как тут действовать: я не буду штурмовать его позицию, а подвергну ее осаде, и уверен, что он сдастся, как только опустеет его фляжка. В подвале, где он находится, нет таких запасов, как в погребах аббатства.

Несмотря на горечь поражения, Гриффит не мог удержаться от улыбки и, кивнув головой, спустился в подвал, где находились его товарищи, громким голосом предупреждая их о своем приближении.

Шесть солдат, в том числе и часовой, лежали мертвые на щербатых каменных плитах, а четверо были ранены, но по приказу командира сдерживали стоны, дабы неприятель не мог узнать слабости оставшегося отряда. Мануэль с остальными солдатами засел за остатками стены, пересекавшей подвал. Лицо его, несмотря на весьма печальные обстоятельства, выражало такую отвагу, словно судьба целого укрепленного города зависела от его умения и находчивости.

— Видите, мистер Гриффит, — воскликнул он, когда молодой моряк приблизился к этому мрачному, но действительно грозному укреплению, — только артиллерия может вытеснить меня отсюда! Что же касается этого пьяного англичанина наверху, то пусть он посылает сюда своих солдат по восемьдесят человек, и я их всех уложу на этой лестнице!

— Если понадобится, они вызовут и артиллерию, — сказал Гриффит. — У нас нет решительно никакой надежды на спасение. Может быть, вы и убьете несколько англичан, но человеколюбие запрещает делать это без особой необходимости.

— Конечно, — со зловещей улыбкой ответил Мануэль, — и все же мне кажется, что я испытал бы удовольствие, щелкнув семерых из них, только семерых, то есть на одного больше, чем они убили у меня.

— Вспомните о раненых, — добавил Гриффит. — Им нужна помощь, а вы хотите длить бесполезную оборону.

Несколько подавленных стонов, вырвавшихся у несчастных, подтвердили его слова, и Мануэль скрепя сердце уступил.

— Хорошо! Скажите ему, что мы сдаемся как военнопленные, — сказал он, — с условием, что я сохраню холодное оружие и что о больных должным образом позаботятся. Обязательно назовите их больными, потому что еще может подвернуться какой-нибудь счастливый случай, прежде чем соглашение будет подписано, и мне не хотелось бы, чтобы он узнал о наших потерях.

Не ожидая вторичного приглашения, Гриффит поспешил сообщить эти условия Борроуклифу.

— Сохранить холодное оружие! — воскликнул капитан, выслушав моряка. — Какое у него оружие? Пика абордажная? Если он вооружен не лучше вас, мой почтенный пленник, никто не будет об этом спорить.

— Если бы в моем распоряжении было десять хотя бы самых захудалых матросов, вооруженных такими пиками, а капитану Борроуклифу с его отрядом суждено было бы вступить с нами в смертельную схватку, — ответил Гриффит, — ему, может статься, пришлось бы изменить свое мнение об этом роде оружия.

— Четверо таких смельчаков, как вы, разбили бы наголову весь мой отряд, — нимало не смущаясь, ответил Борроуклиф. — Я дрожал за своих солдат, когда вы выскочили из дыма, словно сверкающая комета из облака! Отныне, если я увижу сальто-мортале, я с благодарностью вспомню изобретателя кувыркания. Но договор заключен — пусть ваши товарищи выйдут из подвала и сложат оружие.

Гриффит сообщил о результате переговоров Мануэлю, и тот вывел из подвала остатки своего отряда.

Люди, в продолжение всего этого разговора сохранявшие хладнокровие, спокойное послушание и мужество духа, которые и по сей день составляют отличительные черты морской пехоты, в угрюмом молчании последовали за своим командиром и складывали оружие с такой строгой четкостью и точностью движений, словно их ждал отдых после большого перехода. Когда все формальности были выполнены, Борроуклиф вывел из укрытия своих солдат, и наши искатели приключений снова оказались во власти неприятеля, да еще при таких обстоятельствах, которые исключали всякую надежду на скорое освобождение из плена.

ГЛАВА XX

Если твой отец воздаст мне должное, хорошо!

Если нет, пусть убивает следующего Перси сам.

Смею тебя заверить, я стану графом или герцогом.

Мануэль переводил недовольный и угрюмый взгляд с победителей на остатки своего отряда, покуда его солдатам, из осторожности, по указанию сержанта Дрилла, вязали руки. Увидев бледное и расстроенное лицо Гриффита, он дал волю своей досаде: