Десятый круг ада - Юрий Виноградов

— Мы же пришли сюда по делу! — засмеялась она и стала выщипывать сено из стога.

За стогом они находились минут десять. Этого времени, пожалуй, было бы достаточно, чтобы по кустам дотащить связанного Шмидта до леса. Эсэсовцы стояли поодаль на прежнем месте, терпеливо ожидая появления начальника со своей любовницей. Не могли же они подсматривать за ним, да капитан и не позволил бы.

Вернувшись домой, Настя плотно задернула на кухонном окне белую занавеску, небрежно набросив ее правый край на горшок с цветком. Для связного это был долгожданный сигнал к выполнению задания.

Прошло несколько томительных для Насти дней, прежде чем Фома назвал точное время нападения партизан на немецкого офицера. Не так-то просто было связаться с Ефимчуком, ведь фашисты никого не впускали и не выпускали из Сосновичей. Сообщение передавалось окольным путем. Фома прятал записку в развалинах старой мельницы, ее брал один из рабочих и уносил на лесоразработки, где клал в тайник. Ночью туда приходили разведчики партизан и уносили записку Ефимчуку. Таким же путем проходила и обратная связь.

Все эти дни Настя и Альберт ходили к стогу. Охранники-эсэсовцы настолько привыкли к вечерним прогулкам влюбленной пары, что перестали их сопровождать. Шмидт без конца рассказывал о своей сестре и отце, знаменитом профессоре-химике, твердом пацифисте, убеждая девушку, что не все немцы хотели захвата России. Он читал ей отцовские письма, высказал свою давнишнюю мечту построить международный дворец Равенства — место, в котором собирались бы люди всех национальностей и решали любые спорные вопросы. И, о чем он все чаще и чаще упоминал, очень хотел в будущем показать Насте Берлин и познакомить с отцом и сестрой Региной.

— Что вы, Альберт! — удивлялась Настя. — Разве пустят в Германию славянку?

— Я напишу об этом отцу. У него большие связи в Берлине. Он добьется разрешения, — заверил Шмидт. — Уверяю вас, вы останетесь довольны…

Этот день начался как обычно. Настя проводила Альберта до крыльца, приветливо помахала ему рукой, затем убрала в клетках и накормила кроликов. Вернувшись в дом, она сказала старушкам, что сегодня самый подходящий день для стирки белья на речке. Белья так много накопилось — едва ли управиться до темноты. Василиса удивилась — ведь стирка намечалась на субботу, а сегодня лишь четверг.

— Сегодня самый удобный день, бабуся, — стояла на своем Настя. — Прошу вас…

— Зачем же, внученька? — не понимала старая Василиса.

— Так надо.

Василиса посмотрела на Наталию Тихоновну, та неопределенно пожала плечами. Настя перехватила их взгляд.

— В субботу к нашему квартиранту придут гости, и нам будет не до стирки, — объяснила она.

Шмидт вернулся со стройки несколько позже обычного. Настя разогрела ему принесенный Клаусом ужин, подала на стол. Извлекла из подвала запотевшую бутылку с бабушкиной рябиновой настойкой и налила стопку.

— Без вас пить не буду, фрейлейн, — запротестовал Альберт.

Настя подчинилась, налила полстопки и себе.

— Я пью за вас, Настия! — высоко поднял Альберт стопку. — Прозит!

— Прозит!

Настя отпила глоток, смешно сморщила нос, замотала головой.

— Ух какое вино пьяное! — и заразительно засмеялась.

Шмидт заставил девушку допить рябиновую настойку.

— Что вы со мной сделали, герр Альберт? — капризно надула губы Настя. — Я же летаю!..

Давно Шмидт не чувствовал себя таким радостным и счастливым, как сегодня. Настя, красавица Настя, сейчас настолько мила и непосредственна, что стала еще ближе и желаннее, стала самым дорогим человеком на всем свете. Он уже не мыслил себя без этой обаятельной и душевной девушки, незаметно вошедшей в его жизнь. И вторая радость: получил сразу два письма от отца. Хотел прямо за столом прочесть их Насте — он ничего отныне не будет от нее скрывать, но девушка запротестовала.

— Нет, нет! Здесь душно и жарко. Идемте к нашему стогу. Ведь пора уже за сеном. Или забыли? Там и почитаем ваши письма.

Дорогой Альберт держал маленькую руку Насти в своей.

— Настия, я полюбил вас, Настия, — осмелившись, вдруг заговорил он тихим, покорным голосом. — Вы самая чудесная девушка, которую я когда-либо встречал. Верьте мне, Настия, я люблю вас. И буду счастлив, если вы согласитесь стать моей женой.

Настя высвободила руку и низко склонила голову.

— Если бы вы не были немецким офицером, — произнесла она. — Нас же разделяет пропасть, эта проклятая война. И не перешагнуть через нее, не перешагнуть…

Слова Насти офицеру казались искренними. Девушка призналась, что за время пребывания у бабушки она видела в Альберте немало хорошего, несвойственного фашисту-оккупанту, пришедшему на ее родную землю. Его честность, благородство, воспитанность, природный ум, отрицательное отношение к войне покорили Настю. Она, продолжая играть свою роль, говорила, что не все немцы фашисты, есть среди них и такие, как Альберт, на которых надевают гитлеровский офицерский мундир и силой заставляют идти на фронт.

— Вы знаете, Настия, я против, категорически против войны, Настия, — сказал Шмидт. — Я осуждаю Гитлера за его нападение на вашу страну. Но я и благодарю войну… Благодарю потому, что она привела меня к вам.

Настя вскинула на него лучистые, полные нежности глаза, доверчиво протянула свою руку. Оглянулась: за ними никто не наблюдал. Еще несколько шагов, и они оказались за стогом. Альберт обнял девушку и стал целовать ее.

— Не надо, Альберт, слышите, не надо, — просила Настя, опускаясь на разбросанное у стога сено. Шмидт лег рядом, покрывая ее лицо жаркими поцелуями.

Все остальное для него произошло как в кошмарном сне. Сверху со стога свалилось что-то тяжелое, и не успел он опомниться, как во рту оказался кляп из сухой, горькой тряпки. Вмиг были скручены за спиной руки и связаны ноги. На голову накинули мешок, и все померкло во тьме. За плечи и за ноги его подхватили сильные руки и куда-то быстро понесли. «Где Настия? Что с ней?» — в первую очередь подумал Шмидт, догадываясь, что попал в руки партизан.

Стирку на речке Василиса и Наталия Тихоновна закончили только поздно вечером. Откуда Настя набрала столько белья? С трудом поднимая тяжелые ведра, наполненные мокрым бельем, они потащились к дому. Василиса стала развешивать белье в огороде на натянутых веревках, а Наталия Тихоновна зашла в дом за деревянными прищепками: ночью может подуть сильный ветер и тогда их работа пропадет даром. Вернулась она в огород бледная и растерянная, с листом бумаги в трясущихся старческих руках.

— Василисушка, родная моя… Беда, Василисушка, беда!..