Когда я был настоящим - Том Маккарти

— Прямо как крикет, — сказал я однажды Назу.

— В каком смысле? — спросил он.

— Каждый раз, когда мяч уже пролетел мимо, а белые линии там, куда он попал, все еще наэлектризованы, а от шва остался след, а…

— Не понимаю.

— Это… вобщем, это так, и все тут. Каждый мяч — как преступление, убийство. И это совершается снова и снова и снова, а комментатор должен комментировать, иначе он тоже умрет.

— Умрет? Почему?

— Он… неважно. Я вот тут выйду.

Мы проезжали в такси мимо Кингс-Кросса. Наз ехал на встречу с кем-то, кто был знаком с полицейским-судэкспертом. Я направлялся в Британскую библиотеку, почитать про судебную экспертизу. Этим я занимался уже не один день, ожидая, пока Наз подготовит почву для реконструкции смерти этого темнокожего мужчины. Иначе я, наверное, сошел бы с ума — так сильно было мое импульсивное желание ее реконструировать. Реконструировать ее по-настоящему мы не могли, пока не раздобудем заключение о ней — заключение, составленное полицейским отделом судэкспертизы, который занимался этим делом. Наз прочесал все контакты в своей базе данных в попытках найти способ достать это заключение, а я тем временем перебивался чтением, жадно глотая все книги по судебной науке, какие мог найти.

Я читал учебники для студентов, общие вводные материалы для широкой публики, доклады, сделанные экспертами на конференциях высшего уровня. Прочел руководство, которое должен был вызубрить наизусть каждый профессиональный судебный следователь в стране, и сам вызубрил его наизусть. Оно было разбито на параграфы, сперва пронумерованные числами, затем — заглавными буквами, затем — римскими цифрами, затем — строчными буквами; нумерация менялась по мере того, как абзацы все дальше и дальше отступали от полей слева. Каждый отступ соответствовал шагу или полушагу в цепи действий, которой необходимо придерживаться, когда проводишь судебное расследование. Весь этот процесс в высшей степени формализован: нельзя просто взять и сделать — все надо делать медленно, разбивая движения на фазы, у которых есть разделы и подразделы, и каждый подчиняется строгим правилам. При этом следует даже надевать специальные костюмы, подобно тому, как японцы при совершении чайной церемонии надевают кимоно.

Важны схемы. По месту преступления движутся, следуя определенной схеме, которую заранее выбирает главный следователь. Иногда он велит двигаться вперед по прямым, как на соревнованиях по плаванию. Или, покрыв местность сеткой, разрезает ее на зоны и закрепляет за каждым следователем по одной. Или приказывает вести поиски по спирали. Будь я сам главным следователем, я бы взял в качестве схемы восьмерку и заставил бы каждого из своих подчиненных ползать по одному и тому же месту бесконечно повторяющимися кругами, снова и снова раскапывать одни и те же улики, одни и те же отпечатки, отметины и следы, записывать их всякий раз как будто по новой.

Схемы и шаблоны в судебных расследованиях встречаются на каждом шагу. Следователи должны уметь находить и распознавать отпечатки, оставленные, например, кроссовками, пальцами и шинами. Так, шины образуют ребристый шаблон с двумя парами неровных полос; бывают шаблоны агрессивно-ребристые — то же самое, что ребристые, но по улам из полос торчат зубцы; еще бывают шестиугольные блоки с перевернутой буквой v в каждом (такие были у моей «Фиесты»); направленные шаблоны — кирпичиками, как две примыкающие стены, если смотреть из угла; блочные — то же самое, что направленные, но кубиками; криволинейные, где видна сетка, линии которой беспорядочно изгибаются и перекручиваются. Кроссовки оставляют сотни различных шаблонов. Самое сложное — отпечатки пальцев; разнообразие их завитков и треугольников бесконечно — среди них не найти двух одинаковых.

Так вот, все эти схемы и шаблоны необходимо заносить в протокол. Фиксировать, как я в тот день зафиксировал пятно под мотоциклом. Чтобы зафиксировать отпечатки пальцев, их посыпают порошком, легонько дуют, чтобы убрать порошок, не приставший к микроскопическим сырым выступам, оставленным пальцем при касании, потом к оставшемуся порошку прижимают ленту, а когда снова отнимают, на ней остается шаблон. Отпечатки обуви и шин фиксируют так: заливают штукатурный раствор в форму, вырезанную резиновыми выступами в земле или грязи, и, дождавшись, пока застынет, снова вынимают; тем самым выдолбленное действием пространство превращается в твердую материю. Если отпечатки сделаны на бетоне мокрой обувью или шинами, их приходится зарисовывать. Следуя стандартной процедуре, зарисовки полагается делать постоянно, чтобы остались записи о размерах мебели, дверей, окон и так далее, о расстояниях от предметов и тел до входов и выходов; совсем как делал я — и когда впервые вспомнил свой дом, и после начала реконструкций.

Следует также постоянно фотографировать, как делала Энни, когда мы готовили здание. Фотографиии существуют четырех типов: отдельные улики снимают крупным планом, взаимные положения близко связанных вещей — со среднего расстояния; с дальнего расстояния делают снимки, на которых виден какой-нибудь ориентир, чтобы установить местонахождение сцены преступления; и, наконец, бывают фотографиии, сделанные с других точек обзора; правда, мне думается, что третий и четвертый тип — более или менее одно и то же. Если бы меня интересовали фотографиии — а они меня не интересуют, — я бы стал снимать и с воздуха: сперва с подъемного крана, потом с описывающего круги аэростата, с высоты, позволяющей смотрящему различить на месте преступления посреди крупных шаблонов образы и формы, о которых по прошествии лет археологи-вольнодумцы скажут, что их назначением было служить ориентирами космическим кораблям высшей расы пришельцев при посадке на Землю.

Каждый день, как только меня выгоняли из библиотеки, я звонил Назу, узнать, как продвигается его деятельность. Он связался с тем человеком из полиции, и тот за крупную взятку обещал снять для нас копию судебного заключения по данному конкретному делу.

— Так где же оно? — спросил я его через неделю.

— Ожидается в конце следующей недели, — ответил Наз.

— В конце следующей недели! Еще целую вечность ждать. А предварительный вариант наш человек раздобыть не может?

— Это и есть предварительный вариант. Он еще не написан.

— За что же я тогда налоги, на фиг, плачу?

— Кстати, — сказал Наз. — Вас Мэттью Янгер искал.

— Да пошел бы он, — и я повесил трубку.

На следующий день я снова пошел в библиотеку. Все, что там имелось на тему о сборе информации на месте преступления, я уже прочел, поэтому начал читать об оружии. Я засел за отчет некого д-ра М. Джаухари, дипл. спец., к. ю. н., чл. Академии криминалистики и директора центральной криминалистической научной лаборатории, Калькутта. По крайней мере, таковым он был в 1971 году, когда вышел отчет. Доктор Джаухари объяснял, что огнестрельное оружие действует, как тепловой двигатель, преобразуя химическую энергию, запасенную в боезаряде, в кинетическую энергию пули. В качестве иллюстрации он обсуждал сходства и различия между системой устройства огнестрельного оружия и системой устройства двигателя внутреннего сгорания. В последнем испарившийся бензин сжимается в цилиндре с помощью поршня; затем запальная свеча поджигает бензин, превращая его в расширяющиеся газы; давление, вызванное расширением этих газов, в свою очередь вызывавет давление, которое толкает поршень. Так работает — или работал в 1971 году — двигатель внутреннего сгорания. Огнестрельное оружие, объяснял доктор Джаухари, устроено похожим образом: капсюль, боезаряд, патронник и пуля — это, соответственно, запальная свеча, бензин, цилиндр и поршень; только пуля, вместо того, чтобы вернуться в начальное положение и выстрелить снова, летит дальше, прямо в воздух. Двигатель — это нечто вроде одиночного выстрела, который бесконечно повторяется.