Поэмы Оссиана - Джеймс Макферсон

** Предание не сохранило имени этого сына Альпина. Отец его был одним из главных бардов Фингала, и сам он, по-видимому, обладал поэтическим даром.

"Проходил я, о сын Фингала, мимо замшелых стен Тарлуты. Не видать было дыма над чертогами, тишина царила на холме меж дерев. Голоса охоты умолкли. Повстречались мне дочери лука. О Мальвине спросил я их, но они не ответили мне. Они отвернули прочь лица свои от меня, и краса их померкла. Они были подобны звездам, что тускло мерцают сквозь мглу ночную над дождливым холмом".

Да будет покой твой сладостен, любезное светило! *** Рано ты закатилось за наши холмы. Величаво сходила ты, словно луна над синей волною трепетной. Но ты оставила нас во мраке, несравненная дева Луты! Мы сидим у скалы, объяты безмолвием, и только падучие звезды прорезают окрестную тьму! Рано ты закатилась, Мальвина, дочь великодушного Тоскара!

*** Говорит Оссиан. Он называет Мальвину светилом и далее развивает эту метафору.

Но ты встаешь, словно луч денницы, среди духов друзей твоих, когда восседают они в бурных чертогах, в убежище грома. Туча нависла над Коной, высоко взвивая свой край лазоревый. Ветры под нею расправили крылья; в ее лоне - жилище Фингалово.**** Там герой восседает во мраке; копье воздушное в длани его. Щит его полускрыт облаками и подобен луне затененной, когда одна половина ее еще остается в волнах, а другая томно глядит на поля.

**** Описание этого воображаемого дворца Фингала очень поэтично и согласуется с представлениями того времени об умерших, которые, как считалось, предаются после смерти тем же удовольствиям и занятиям, что и в прежней жизни. И хотя нельзя сказать, что герои Оссиана в загробном мире наслаждаются полным блаженством, их положение все же более приятно, чем то, в котором, согласно представлениям древних греков, находились их умершие герои. См.: Гомер. Одиссея, XI.

Друзья короля сидят вкруг него на престоле тумана и внемлют пению Уллина; он ударяет по струнам еле видимой арфы и возвышает слабый свой глас. Младшие герои озаряют небесный дворец тысячью метеоров. Мальвина встает посреди, рдеют ланиты ее. Она озирает лица праотцев, ей неизвестных, и отвращает влажные очи свои.

"Что ж ты так рано пришла, - говорит Фингал, - дочь великодушного Тоскара? Скорбь поселилась в чертогах Луты. Скорбит мой сын престарелый.* Я слышу ветер Коны, что привык играть в твоих тяжких кудрях. Он прилетел в чертог твой, но там тебя нет; жалобно стонет он в доспехах твоих праотцев. Лети ж, ветерок, на крылах шелестящих, вздохни над могилой Мальвины. Она вздымается там под скалой у синей стремнины Луты. Девы оттуда ушли,** и только ты, ветерок, вздыхаешь окрест.

* Т. е. Оссиан, который питал дружеские чувства к Мальвине за любовь к его сыну Оскару и внимание к его собственным поэмам.

** То есть юные девственницы, которые пели погребальную песнь на ее могиле.

Но кто там грядет от померкшего запада, тучей несомый? Улыбка на серой влаге лица его, туман кудрей развевается по ветру. Он оперся на копье воздушное. Это отец твой, Мальвина! Он говорит: "Что воссияла так рано ты на облаке нашем, о Луты любезный свет? Но скорбно текли твои дни, дочь моя, ибо погибли твои друзья. Потомки ничтожных людей *** поселились в чертогах, и остался из всех героев один Оссиан, властитель копий".

*** Оссиан выражает свое презрение, называя тех, кто сменил прославленных им героев, _потомками ничтожных людей_. Предание ничего не говорит о том, что произошло на севере сразу же после смерти Фингала и всех его героев, но, судя по приведенному уничижительному выражению, дела преемников никак не могли сравняться со славными подвигами Фингаловых соратников.

И ты вспомянул Оссиана, колесницевластный Тоскар, сын Конлоха? **** Было немало сражений в юности нашей, и наши мечи вместе летели на брань. Сынам чужеземным казалось - два утеса на них низвергаются, и в страхе они бежали. "Это воины Коны, - кричали они, - что стремят свой шаг по пятам побежденных!"

**** Тоскар - сын того Конлоха, который был также отцом девы, чья злополучная гибель описана в конце второй книги "Фингала".

Приблизься, сын Альпина, внемли песне старца. Деянья былых времен запечатлелись в моей душе; память моя озаряет минувшие дни. То были могучего Тоскара дни, когда пучиной морской наш путь пролегал. Приблизься, сын Альпина, внемли последним звукам голоса Коны.*****

***** Этими словами Оссиан, видимо, дает понять, что эта поэма последнее его сочинение; тем самым оправдывается ее традиционное заглавие _последняя песнь Оссиана_.

Король Морвена мне повелел, и я поднял паруса по ветру. Тоскар вождь Луты, рядом стоял, когда я понесся по синим волнам. К Бератону* лежал наш путь, к морем объятому острову многих бурь. Там обитал величавый Лартмор, сединой убеленный, Лартмор, что пиршеством чаш почтил могучего сына Комхала, когда тот направлялся в чертоги Старно во дни Агандеки. Но когда состарился вождь, пробудилась гордыня сына его, гордыня Утала златокудрого, любимца тысячи дев. Он связал отца престарелого и сам поселился в гулких чертогах его.

* Barrathon - _мыс посреди волн_. Поэт добавляет к нему эпитет "морем объятый", чтобы его не приняли за полуостров, согласно буквальному смыслу слова.

Долго томился король в пещере возле родного бурного моря. Не проникал в его жилье ни свет дневной, ни отблеск горящего дуба ночью. Только ветр океана туда залетал да прощальный месяца луч. Алая звезда смотрела на короля, когда, трепеща на волне, она клонилась к закату. Снито пришел в чертоги Сельмы, Снито, спутник юности Лартмора. Поведал он о короле Бератона, и Фингал воспылал гневом. Трижды брался он за копье, решив обратить десницу против Утала. Но вспомнил король о своих деяньях,** и сына послал вместе с Тоскаром. Велика наша радость была, когда мы по морю бурному плыли, и часто мы обнажали до половины мечи.*** Ибо еще никогда не сражалися мы в битве копий одни.

** Поэт хочет сказать, что Фингал вспомнил о своих подвигах и не захотел пятнать свою славу ничтожной войною с Уталом, который много уступал ему в доблести и силе.

*** Нетерпение молодых воинов, отправившихся в свой первый самостоятельный поход, прекрасно выражено этим обнажением мечей до половины. Замечательна скромность, с которой Оссиан рассказывает историю, делающую ему большую честь, а его человечность по отношению к Нина-томе украсила бы даже героя нашего утонченного века. Хотя Оссиан хранит молчание о своих подвигах или вскользь упоминает о них, предание с лихвой воздало должное его военной славе и, возможно, даже преувеличило подвиги поэта сверх пределов возможного.

На океан опустилась ночь. Унеслись ветра на крылах своих. Вышел месяц холодный и бледный. Алые звезды подняли головы. Медленно шел наш корабль вдоль берега Бератона. Волны седые бились о скалы его.

"Что там за голос, - Тоскар спросил, - между всплесками волн раздающийся? Сладостен он, но печален, словно голос бардов усопших. Но вот перед нами дева,**** одна сидит на утесе. Склонилась ее голова на белоснежную руку, темные кудри ее развеваются по ветру. Внемли, сын Фингала, этому пению, плавно льется оно, как воды Лавата". Мы вошли в безмолвный залив и внимали деве ночи.

**** Т. е. Нина-тома, дочь Тортомы, которую возлюбленный ее Утал заточил на пустынном острове.

"Долго ли будете вы плескаться вокруг меня, синебьющие валы океана? Не всегда жила я в пещере, не всегда - под шелестящим деревом. Пировали пиры в чертогах Тортомы, и отец услаждался песней моей. Любовались юноши моей поступью и славили темнокудрую Нина-тому. И тогда ты явился, Утал, словно солнце небесное. Ты полонил сердца всех дев, о сын великодушного Лартмора! Но почто ж оставляешь меня ты одну средь зыбей бушующих? Разве лелеяла я мрачную думу о смерти твоей? Разве рука моя белая меч на тебя поднимала? Почто ж ты оставил меня одну, король Финтормо высокого?" *

* Финтормо - дворец Утала. Имена в этом рассказе имеют не кельтское происхождение, поэтому возможно, что в основе повествования Оссиана лежит истинное происшествие.

Слезы из глаз моих хлынули, когда голос девы я услыхал. Я встал перед нею в доспехах своих и вымолвил слово мира. "Любезная дева, в пещере живущая, почто ты вздыхаешь? Хочешь ли ты, чтобы здесь при тебе поднял свой меч Оссиан на погибель врагов твоих? Встань, дочь Тортомы, я услыхал слова твоей скорби. Чада Морвена вкруг тебя, ими слабый вовек не обижен. Взойди на наш темногрудый корабль, ты, что прекрасней луны на закате. Наш путь к скалистому Бератону, к гулкозвучным стенам Финтормо". Она пришла в красе своей, пришла своей плавной поступью. Тихая радость лицо ее озаряла, словно рассеялись мрачные тени над полем весенним; синевою сверкает бегущий ручей, и зеленый куст над током его склоняется.

Лучезарное утро проснулось. Мы вошли в залив Ротмы. Вепрь выскочил из лесу, мое копье пронзило его. Я был рад этой крови, предвидя умножение славы своей.** Но тут с высоты Финтормо шумно спустились ратники Утала; они разбежались по вереску, преследуя вепря. Сам Утал шествует медленно, гордый силой своей. Он подъемлет два острых копья. На бедре его меч героя. Трое юношей несут его луки блестящие, пятеро псов скачут пред ним. Поодаль следуют воины, любуясь поступью короля. Статен был сын Лартмора, но темна душа его, темна, словно месяца лик омраченный, когда предвещает он бурю.