День сардины - Сид Чаплин

— Знаешь, что она сказала? Убирайся, говорит, вон из моего дома, мразь! Мразь!

— А ты что?

— Потопал восвояси, и все дела… Жаль, что я сам не стукнул его кастетом — тут бы ему крышка.

— Слава богу, что не стукнул, — сказал я.

— А ее я больше никогда не увижу, — сказал он. — Никогда.

И я понял, что он это твердо решил. Испанская кровь в нем заговорила.

— Не зарекайся.

— Вот увидишь, — сказал он. — Увидишь! Теперь я на ней не женюсь, пускай хоть на коленях умоляет.

Больше говорить было не о чем. Мы посидели еще с полчаса, и вдруг я заметил, что кастет все еще у меня на руке. Я снял его. Он был весь липкий. Мы сидели на узкой дорожке шагах в двадцати от реки, но я не промахнулся. Услышав всплеск, Носарь поднял голову.

— Эх, где я теперь другой достану! — сказал он.

— Это уж твое дело, старик, — сказал я. Он засмеялся. — Кончай смеяться. Может, Мик там мертвый лежит.

— Чтоб его убить, десятифунтовый молоток нужен! — Я отвернулся. Он положил руку мне на плечо. — Брось, старик, — сказал он. — Он сейчас небось чаи распивает.

И я ему поверил. Через несколько минут мы вышли со склада и, перейдя через шоссе, спустились в овраг. Там не было ни души. Носарь стал насвистывать «Полковника Боги», и я против воли пошел с ним в ногу и подтянул ему. Наши шаги гремели по булыжникам, как барабанная дробь. Мы промаршировали через горбатый мост, поглядели вниз и увидели отражение луны как раз под старым велосипедным колесом. На склоне холма светилось одно-единственное окно — в доме Неттлфолда.

— Интересно, там ли Краб? — сказал Носарь.

— А мне это вовсе неинтересно.

— Странное дело, — сказал он. — Дверь открыта.

— Может, они комнату проветривают?

— Ну нет. Старик Чарли должен уже быть дома. — Он стоял, кусая ногти, а я пошел дальше. — Артур. — Я не остановился. — Артур, ты слышишь? — Что-то в его голосе заставило меня остановиться и прислушаться. Да, я услышал… он подошел и схватил меня за руку. — Ты когда-нибудь слышал такое?

И мы стали прислушиваться вместе.

— Пойдем посмотрим, что там.

— Наверно, старик Чарли собаку бьет, — сказал я. — Надрызгался небось, как сапожник. Лучше нам туда не соваться.

— Нет, это не собака.

Я знал, что он прав, и мне хотелось убежать. Сроду я не слыхал таких звуков.

— Пойдем отсюда.

— Там что-то случилось, — сказал Носарь. — Надо посмотреть.

Мы поднялись на холм.

— Что-то собака не лает на нас, — сказал Носарь.

— Может, она в доме.

— Они ее в дом не берут.

В дверях показался человек, и мы сразу присели. Сквозь загородку нам были видны только его брюки и ботинки, из открытой двери шел свет, и ботинки тускло поблескивали, знаете, как эти штучки на вербе: они были желтые, замшевые. Мы видели, как человек повернулся и поглядел назад. Он молчал.

— Пойдем отсюда, — прошептал я.

Слышно было, как человек резко повернулся.

— Кто здесь? — сказал он.

Он не прислушивался, не то наверняка услышал бы, как сердце у меня выпрыгнуло из груди, словно камень из гейзера. Я узнал его голос. Он прошел через двор к изгороди.

— Бежим!

Носарь так стиснул мне руку, что чуть не раздавил ее.

— Господи, — сказал человек.

По его голосу я догадался, что это он издавал те звуки — плакал. Он подошел к двери и закрыл ее, а мы тем временем тихонько отползли от изгороди. Теперь мы не видели его за кучами железного лома, но опять услышали его шаркающие шаги; постояв в нерешимости, он вернулся к двери и вошел.

И тогда мы поползли что было сил.

Пока он был в доме, оттуда не донеслось ни звука. И почти сразу он вышел, не глядя по сторонам. А отойдя шагов на двадцать, побежал. Мы видели, как он выбежал на мост, а там почему-то остановился и поглядел вниз, наг воду.

— Нет! — прошептал Носарь, задыхаясь.

Только зря Носарь испугался. Человек постоял и побежал дальше.

— Ты узнал его? — спросил Носарь. Я кивнул. — Смотри же, Артур, ты ничего не видел!

Мы встали и пошли назад, к воротам. Теперь мы поняли, зачем он возвращался. Свет был погашен.

— Гляди! — сказал Носарь.

Но я уже все увидел сам. Овчарка лежала на боку, с высунутым языком и вывернутой шеей. Цепь висела свободно, но видно было, что она вытянута во всю длину. Из дыры в голове текла кровь.

В доме было тихо.

XI

1

Потом я узнал, что этот день называется «великий четверг». Когда-то в древности цари выходили по таким дням из дворцов, омывали ноги беднякам и раздавали милостыню. Унижали себя. Вот смехота.

Великий четверг принес мне унижение, которого я не хотел и на которое я, можно сказать, сам напросился. Я поздно лег и долго ворочался с боку на бок, а когда пришло время идти на работу, никак не мог заставить себя встать. И не то чтобы у меня глаза слипались. Я лежал, свернувшись клубком, подобрав колени к животу, и знал, что это не кошмарный сон, но все еще надеялся, что я снова засну и когда проснусь во второй раз, то все уже будет как следует. Я лежал так с тех самых пор, как прозвонил будильник, слышал, как моя старуха встала и спустилась по лестнице, как она возилась на кухне, как закипел чайник: каждый звук был как будто удар маленького молоточка, который меня будил. Мне хотелось умереть. Но я не умер.

— Господи, нелегко тебя поднять, — сказала она. Глаза у нее были холодные, желтые, да еще эти гнусные папильотки — я их всегда ненавидел, даже когда еле мог дотянуться до ее юбки.

— Уж ты на этот счет постаралась.

— В чем же дело, — сказала она. — Валялся бы еще. Ты можешь себе это позволить. На работу тебе наплевать, только бы до вечера дотянуть. И никто не смей слова сказать — это, видите ли, не наше дело.

— Вот именно, не ваше.

— И когда ты образумишься? Возьмись, наконец, за ум. Не будь дураком. Я из-за тебя места себе не нахожу.

— В этом паршивом доме никогда спокойно поесть не дадут.

— И не дам, пока не образумишься, — тараторила она. — Вот скажи, где ты был вчера вечером?

— Я уже сказал — в «Золотой чаше».

— Значит, это там ты так вывалялся? Ну за кого ты меня принимаешь — за дурочку какую-нибудь?

— Ага, сама признаешь!

— Валяй! — крикнула она. — Издевайся над родной матерью! С матерью ты герой, но только, если ты не возьмешься за ум, не миновать тебе беды.

— Ну и пусть, — сказал я, бросил вилку и встал из-за стола. — Мне не привыкать, в этом доме меня ко всему приучили.

Когда я уходил, она плакала. У меня дрогнуло сердце. Вот и будь тут непреклонным. Когда женщина сидит в углу, ни слова не говорит и только плачет — пиши пропало.

Но меня ждали неприятности похуже.

После этой ссоры я ехал медленно, поглощенный своими мыслями, и на десять минут опоздал на работу. Спроггет устроил мне тепленькую встречу. Он с криком выскочил из сарая, и сразу все придурки, кроме старого Джорджа, принялись колотить по железу. Я прислонил велосипед к сараю и ждал, пока эта музыка кончится. Небо было, как вороненая сталь, да еще понизу стлался какой-то ползучий туман, придавая еще больше мрачности развалинам фабрик, электростанции и голой земле. Вода в реке была густая, как патока. Спроггет явно нацелился сыграть героическую роль на фоне этих декораций.

Он рыскал вокруг меня, как волк.

— Ты что, всю ночь кутил? — вкрадчиво спросил он. — Или, может, просто не спал, о работе думал?

— Вы бы сами лучше об этом подумали, — сказал я.

— Тебе, я вижу, хочется уйти домой и больше не возвращаться.

— Сразу стало бы легче дышать.

— Нам, а не тебе, — сказал он. — Ты тут бездельничаешь, вбил себе в голову всякие дурацкие мечты и думаешь, что все будут перед тобой на задних лапках ходить. Так вот, мой мальчик, скоро ты проснешься. Пробудишься от своего приятного сна и увидишь, что напрасно считал себя петухом на навозной куче.

— Что ж, не только для меня может расплата прийти.

— Конечно, если только ты еще будешь здесь, а не получишь к тому времени повышения, — сказал он. — В Борстал, скажем, или другой какой первоклассный колледж…

— Это за что же в Борстал?

— А за драку, — сказал он. — За то, что ты избиваешь по ночам невинных ребят кастетами да велосипедными цепями. Вы не хуже настоящих гангстеров, — здорово порадовали старого Джо Келли — я как раз пил с ним пиво, когда ему сказали, что его сын лежит на улице. Старик бросил кружку, вскочил и бежать. — Он тихо засмеялся. — А когда он увидел, как мальчишку отделали, так помчался прямо в полицию, мы и оглянуться не успели, как подъехала полицейская машина и твою фамилию записали… — Он помолчал. — Ну, что скажешь? Теперь небось прикусил язык? — Он уставился на меня. — А что, если гости из полиции будут ждать тебя сегодня вечером на дому? Они вежливенько с тобой потолкуют… и ты во всем сознаешься… тихо-мирно, без шума.