Финиш для чемпионов - Фридрих Незнанский

Тимофей Зайчик был на удивление мил и даже приглушил на время свое пристрастие к брутальному юмору. Юморил, но не по-черному, уговаривал, даже льстил:

— Ты же юрист, Ахметов, ты же опытный нотариус. Ну кого ты из себя строишь? Ты же в курсе, что на дворе не тридцать седьмой год, а признание подозреваемого не является в наше время царицей доказательств. Точно так же, как его отсутствие при наличии всех улик не свидетельствует о невиновности. Дошло, цветочек наш кактусный?

— Почему кактусный? — проявил подобие общительности Ахметов.

— Потому, что кактусы очень редко цветут. Сто лет надо ждать, чтобы полюбоваться цветением этой колючей заразы. Вот и от тебя пока дождешься чего-нибудь, поседеешь. — Зайчик отвел назад ладонью свои черные, блестящие, словно гуталином намазанные, волосы. — Мы ведь, Ахметов, обижать тебя не собираемся, нам ни к чему. Улик против тебя накопилось выше крыши, не спасет никакое алиби. Ты лучше вот что скажи: боишься его?

— Кого это?

— Чеченца своего. — Используя данные допроса Лунина и Бабчука, а также интуицию, майор Зайчик продвигался вперед, как танк по бездорожью. — Я так полагаю, князь ты мой прекрасный, что давно бы ты все нам рассказал, и записали бы тебе помощь следствию, и суд учел бы твое добровольное признание, поменьше срок впаял — и отправился бы ты спокойно на зону, а там, между прочим, легче, чем в Бутырке, не сравнить! Чистота, сутолоки никакой, порядки строгие, но справедливые… Проклятый чечен тебя держит, так, что ли? Боишься, что он отдаст приказ, тебя на зоне зар-рэжут? А ты не беспокойся, твой крупный чечен у нас на крючке. Мы его, считай, разоблачили, знаем, кто причина всему. Тебе-то что за смысл идти главным по делу? Сдай чечена и не отдувайся за чужие грехи. Его возьмут — и тебе бояться нечего.

Ахметов на протяжении прочувствованного монолога щурил опухшие глаза и покусывал отросшие у него за время заключения тощие монгольские усы. Вот-вот, казалось Гале, проникнется доводами разума, вот-вот заговорит от души, выкладывая всю подноготную… Чуда не произошло. В том же молчании, ставшем уже привычным, нотариус был отправлен в камеру.

— Не сработало, — признал Зайчик. — Ничего, главное, не терять здорового оптимизма. Не сработало сейчас, так завтра сработает.

— А почему вы решили, что главный в деле — чеченец? — прицепилась Галя. — Мы ведь уже выяснили, что лабораторию «Дельта» возглавляют иностранцы — немец и грек. Может быть, чеченцы были при них всего лишь наемными убийцами?

— А потому, Галочка, я так решил, что мой дед был казак с самого Терека.

— А при чем тут…

— А ты дослушай. В чеченах он лучше, чем в русских, разбирался. Чечен — гордый человек, абы кому подчиняться не станет: для него главная власть — старший из его же тейпа. Сейчас, ясный перец, время такое, когда все перемешалось, международный терроризм и все прочее, но нутром чую: ни один иностранец для чечена не авторитет. Не пойдет он ради него убивать. Значит, есть в деле самый главный чечен, которого мы пока не изловили. Обязан быть!

Предвидения потомственного терского казака оправдались уже минут через пятнадцать, когда Галя Романова, завершив свои дела в Бутырке, собиралась отбыть на Петровку. Ей доложили, что Ахметов срочно хочет добавить что-то очень важное к своим показаниям. Выяснилось даже, что надзиратель уверял Ахметова, что старший лейтенант Романова уже ушла, а он все сможет превосходно сказать в следующий раз, но Ахметов не слушал, бросался на дверь, и во избежание неприятностей, если он действительно что-то ценное припомнил, решено было остановить Галю чуть ли не у самого выхода.

Досадно возвращаться с полдороги. Но для Гали все искупило первое же слово — точнее, фамилия, услышанная от Ахметова.

— Алоев, — сказал он.

42

В то же самое время, когда сотрудники МВД в Бутырке при помощи Зайчика старательно раскалывали тот крепкий орешек, которым являлся фармакологический нотариус Ахмет Ахметов, Турецкому позвонили и сообщили, что глава антидопинговой комиссии Олимпийского комитета нашей страны пришел в себя и хочет немедленно дать показания. Еще не дослушав до этого самого «немедленно», Турецкий вскочил из-за письменного стола в своем кабинете, а через минуту после того, как трубка служебного телефона опустилась на рычаг, Александр Борисович скатывался по лестнице, стремительно, точно удирающий от завуча школьник. Зная из опыта, что в это время дня Садовое кольцо представляет собой сплошную пробку, Турецкий решил добраться до института Склифосовского как белый человек, на метро — и не прогадал. Летя на крыльях нетерпения, избавленный от необходимости препираться с гаишниками и договариваться о въезде на территорию института со старичком, дремлющим в будке возле шлагбаума, Саша не растратил на эти мелочи энергию, необходимую для допроса…

Впрочем, о допросе вряд ли могла идти речь. Во-первых, Тихон Давыдов ни в чем не был виноват, во-вторых, он жаждал поделиться всем, что было ему известно.

У входа в палату несли вахту двое в защитной форме, в угадывающихся под формой бронежилетах. Документы у Турецкого они проверяли въедливо, придирчиво, один даже позвонил в Генпрокуратуру. Турецкий ничуть не обиделся на эти меры предосторожности, наоборот, похвалил парней, которые так досконально исполняют свои обязанности. Не исключено, что те, кто едва не убил Давыдова, попытаются довести дело до конца, и тогда въедливость и придирчивость охранников очень пригодятся.

Обладатель редкого в современной России имени — Тихон — произвел на Турецкого впечатление человека и в самом деле тихого. Правда, скорее всего, эта иллюзия создавалась за счет его бледности и приглушенного голоса. Тут уж ничего не попишешь, трудно сохранять здоровый цвет лица и говорить громким голосом, если ты покоишься на больничной койке в неудобной, но, должно быть, необходимой для выздоровления позе, с прозрачными трубочками, торчащими из тела там и сям. Чуть-чуть потеснив капельницу, Турецкий придвинул стул вплотную к койке и разместил возле подушки диктофон.

— На все про все вам отводится двадцать минут, — строго предупредил лечащий врач Давыдова, стриженный ежиком матерый краснолицый блондин, похожий на прибалта.

— Полчаса! — взмолился Давыдов. — Я не успею за двадцать минут.

Лицо больного отразило такое страдание, что врач пошел на попятный.

— Так и быть, добавлю десять минут. Только не переутомляться! Горло не напрягайте! Предупрежу медсестру, пусть заглядывает к вам периодически.

Как только врач унес свое массивное, обтянутое зеленой хирургической униформой тело за дверь, Турецкого едва не смыло потоком давыдовского красноречия. В медицине существует термин «ретроградная амнезия» — выпадение из памяти травмированного событий, предшествующих травме… Так вот, ретроградной амнезией Тихон Давыдов как раз и не страдал. Все, что предшествовало ранению, стояло у него перед глазами с полнейшей отчетливостью.

Был яркий, слепящий глаза солнечный день, когда зампред Глазырин и он, Тихон Давыдов, посетили административное помещение в Лужниках, где размещалась одна из лабораторий комитета. При выходе на площадь он обратил внимание на высокого, модно одетого молодого человека, скорее всего, кавказца. Он рассматривал огромный, в две стены, стенд, облепленный афишами, которые сообщали о ближайших гастролях зарубежных танцевальных групп. К нему подошли еще двое горбоносых брюнетов, слегка похожих на первого — очевидно, тоже любители искусства танца, — и тоже уперлись взглядами в афиши. Откровенно говоря, Давыдов не уделил этому событию большого внимания. Он, Глазырин, его телохранитель и шофер, тоже телохранитель, как раз садились в машину. Как только они стали выезжать с территории Лужников — машина еще не развила достаточной скорости, — раздались выстрелы. Меркнущим на фоне стремительной потери крови сознанием Тихон Давыдов успел понять, что стреляют молодые люди, которые от такого мирного занятия, каковым является разглядывание афиш, перешли к наступательному и агрессивному действию.

— Вы запомнили их лица? — уточнил Турецкий.

Давыдов кивнул, насколько это позволяла сделать сеть опутывающих его трубочек.

— Постарайтесь вспомнить, не было ли у кого-нибудь из них сходства вот с этим изображением.

Фоторобот убийцы Любимова и Чайкиной дождался своего звездного часа: уверенно выбрав его среди ряда приблизительно похожих лиц кавказского типа, Тихон Давыдов признал:

— Да, это тот самый, что подошел первым.

Но на том сюрпризы не кончились. Сглотнув слюну, Давыдов продолжил:

— И кажется, я могу вам сказать, кто это такой. Раньше я видел этого молодого человека только на фотографиях, а вам не надо объяснять различия между лицом на фото и в жизни… К тому же он, по-моему, нефотогеничен…