Заповедная Россия. Прогулки по русскому лесу XIX века - Джейн Т. Костлоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Совсем как его коллеги-народники или его современник Максим Горький, путешествовавший по Волге и описывавший ее тружеников и затейников, Короленко очарован этими работягами и их историями. Он слушает, как «волк», известный рассказчик, затягивает свое «не в котором царстве, не в котором государстве, а именно в том, в котором мы живем…» [Королейко 1953–1956, 3: 119], оборачивающееся мачистской сказкой об исполнении желаний (уродливая баба «выпадает из рассказа», царевна оборачивается кобылой). Термин «волк» Короленко узнал от «нижегородских статистиков»:
Это человек, не имеющий ни хозяйства, ни постоянного ремесла… Зимой он перебивается в городе по ночлежным домам… С весной, когда вскроются реки, солнце отогреет землю и леса оденутся листвой, – волка потянет за Волгу, в леса. Здесь ему не с чем взяться за настоящую самостоятельную работу, а из чужих рук мешает и гордость, и привычка к дикой независимости. И вот он путается по родным лесам, охотится или ловит рыбу, или просто хищничает по мелочи, где может [Короленко 1953–1956,3: 119].
Рассказ «волка», чья мизогиния ранит Короленко, забывается в байках бурлаков о встречах с лешим – хозяином леса, чье имя произносить не следует.
Короленко привлекает наше внимание к истории «волка», переходя от предыдущего пассажа, несущего ощущение покоя, жары, тихого вечера и глубокой ночной тьмы:
Тихий вечер бежит над Ветлугой. Приятно обдает прохлада. Звезды мерцают в легком тумане, луна чуть-чуть вырезывается тоненьким серпом над тучей, которая тяжело подымается из-за лесов. Каждый день где-нибудь служат молебны над иссыхающими от жары полями, и каждый вечер встает на безлунном небе такая же туча и стоит на нем обманчивым призраком; наутро она исчезает, не оставляя даже росы на траве. Сегодня она тяжелее; легкий туман чувствуется в воздухе; где-то горят леса, и дымная пелена, весь день клубившаяся на горизонте, стелется по небу, как бы отяжелев от сырости. Есть что-то раздражающее в этих намеках на дожди среди томительного удушья [Короленко 1953–1956, 3: 118].
Через год эти места столкнутся с опустошительным голодом, и уже сейчас тут засуха и только напрасные надежды на дождь. Два года спустя Короленко (как и Лев Толстой) будет пытаться облегчить условия жизни голодающих деревень, направившись к югу от Нижнего и держа в голове две задачи: поучаствовать в восстановительных работах и написать отчет о том, что такое голод. За работой над отчетом Короленко оглядывался на те летние деньки и засуху 1890 года:
В течение двух предыдущих лет, странствуя приблизительно теми же местами, я, случайный наблюдатель-беллетрист, имел случай отметить грозные признаки. С какою-то систематическою беспощадностью, которая невольно внушает суеверную идею сознательной преднамеренности и кары, природа преследовала человека. По иссыхающим нивам то и дело проходили причты с молебнами, подымались иконы, а облака тянулись по раскаленному небу, безводные и скупые. С нижегородских гор беспрестанно виднелись в Заволжье огни и дым пожаров. Леса горели все лето, загорались сами собою; огонь притаивался на зиму в буреломах и тлел под снегом, чтобы на следующую весну, с первыми сухими днями, вновь выйти на волю и ходить пламенными кругами до новой зимы. Помню, как в течение целых недель из Нижнего видны были на горизонте над лесами огненные столбы в вышине, над густой пеленой темного дыма. Днем дым клубился, как мглистое море, а ночью будто невидимые руки подымали к небу зажженные факелы… («В голодный год: наблюдения и заметки из дневника») [Короленко 1953–1956, 9: 102][204].
«В голодный год» начинается с обсуждения климата и продолжается разносторонним анализом губернского управления, государственной политики и человеческих нужд. В тексте «В пустынных местах» присутствует то же стремление к естественному слиянию человеческого бытия с окружающей природой, но оно столь деликатно и условно, что даже не замечается; проявляется же оно в сфере деятельности описываемых персонажей, будь то бурлацкая тяга, охота или рыбалка; в рассказах о лешем – этом напоминании о том, что работающие в лесу всегда находятся под властью высших сил; а также в описании Короленко звуков, которые исходят из лесов по берегам реки и будто бы откликаются на голос или обращаются к пассажирам. В какой-то момент Короленко даже начинает казаться, что рассказываемые людьми байки исходят из самого леса: «Пароход идет мимо спящих лесов, и кажется, что это оттуда, от шепчущей темно-зеленой стены, кто-то подсказывает Ефрему его фантазии» [Короленко 1953–1956, 3: 120]. Благодаря окружающим лесам происходит своего рода возвеличивание, улучшение внутренних и внешних характеристик этих мужчин: эти персонажи не героические фигуры наподобие легендарного гигантского дровосека Поля Баньяна, но и не те униженные и оскорбленные, которые изображены на прославленной картине Репина, созданной в 1870–1873 годах. В них словно чувствуется та же непостижимая загадочная сила, которая присутствует в непроходимых лесах, откуда они родом.
Здесь у Короленко силен лирический посыл: какие бы духи ни обитали прежде в этих лесах, теперь они спрятались или удалились, но волшебство осталось: и вот рыбак по имени Степан рассказывает ему, что «в прежние времена водилось их тут много… всяких. А теперь, видишь ты: жилья больше, церкви тоже понастроены, – в леса он подальше ушел, так мы считаем…» [Короленко 1953–1956,3:154]. «Он» здесь леший (чье имя лучше не упоминать, если не хочешь неприятностей), и говорится тут о его исчезновении как результате вторжения цивилизации. Но для Степана, как и для Короленко, в лесах еще осталось чудесное. Степан продолжает разговор, рассказывая Владимиру, что он как-то рыбачил ночью и вдруг услышал из леса некий шум, поначалу принял его за лесного духа, а потом заметил, как по берегу ходит что-то «черное, здоровенное»:
Вижу – ходит, а что именно – не могу разглядеть, потому темно под лесом-те. Вдруг – бултых в воду, в самую омутину. Глянул я на воду, на светлое-то место, –
