Вода в озере никогда не бывает сладкой - Джулия Каминито

class="p1">Чуть позже Кристиано и правда подвозит меня до дома, он несется на мопеде с огромной скоростью, словно хочет оказаться впереди всего мира, никого не пропускает, невозмутимо едет по встречной, не притормаживает на светофорах и перекрестках; дорога обледенела, покрышки скрежещут, соприкасаясь с наледью, мой мотоциклист удерживает руль, полагаясь на чувство равновесия и давление в рессорах, он говорит, что частенько выключает на ходу фары и едет по наитию, на слух, в полной темноте, обещает, в следующий раз так и сделаем – погасим фары и поедем в Тревиньяно или в Браччано, Кристиано ведь знает наизусть все повороты, можно обойтись и без освещения, я отвечаю: хорошо.

Вот мы и у дома, я чувствую, как от заведенного мопеда поднимается тепло, у него синяя подсветка и корпус, покрытый блестящей краской, как панцирь скарабея. Кристиано спрашивает, где я живу, я указываю на балкон нашей квартиры.

– Это же ты разбила лобовое стекло папаше Андреа, бросила в него камень? – вопрошает он и глядит на меня, потом запускает руку в карман и позвякивает ключами от квартиры.

– Нет, это Карлотта Сперати, – отвечаю я и гляжу на его пальцы, сжимающие рукоятку – ту, где тормоз.

– Откуда ты знаешь?

– Это все знают. Ее все видели: она бросила камень в машину, а потом пошла домой и покончила с собой.

Он уезжает, и я поднимаюсь на свой этаж, мать не спит, негромко слушает радио и вяжет – она недавно решила освоить крючок и штамповать ажурные салфетки с кучей дырок и рыхлые тщедушные шапочки.

Я не говорю ей ни слова, просто здороваюсь с ней жестом и обозначаю свое присутствие, иду к телефону, снимаю трубку и, взяв в руки телефонную книгу, где записала все нужные контакты, набираю номер, жду два гудка и вешаю трубку.

Это знак для Ирис: я жива, ложусь спать.

* * *

Ирис нарекла Лучано «Маминарадость» – в одно слово, – он инфантильный, слишком привык к комфорту, деточка, пупсик, смазливая мордашка. Она смеется, когда я жалуюсь, что меня бесит его манера постоянно повторять одни и те же слова-паразиты: «Ты не врубаешься», «Я на это забил», «Прикол», – а еще называть всех подряд «дядь», «теть» или орать на чем свет стоит о несправедливости мира, если заметит, что у него помялась рубашка.

Отношения, как и история, подразумевают сюжет, персонажей, некоторый рассказ, а мне особо нечем поделиться о нас с Лучано; пожалуй, я могу сказать лишь, что мое раздражение прямо пропорционально его ничтожеству, оно сравнимо с подарками, как на прошлое Рождество, – какие-то безделушки, выбранные наобум, – оно равняется времени, которое он тратит на обсуждение игроков команды «Рома», точно так же меня выводят из терпения его привычка аккуратно складывать шарф и прятать его в рюкзак, словно это мощи святого, и его передние зубы, белоснежные, матовые, их как будто шлифовали наждачной бумагой и случайно поцарапали.

Мы иногда не разговариваем месяцами, все реже звоним друг другу домой, стараемся как можно реже сталкиваться в школе, увлеченно скрываемся от партнера, но так и не выносим окончательное решение, не разрываем публично наши отношения – между двумя разными и совершенно неподходящими друг другу людьми; Лучано, как клещ в ночной тьме, впивается мне в кожу и не отпускает, пусть я и не вижу его. Но затем мы снова начинаем общаться, обсуждаем всевозможные пустяки, школьные оценки, тайные желания, привет-пока, наигранная ревность – последнее ему удается лучше всего, и это выглядит весьма комично. Он находит кучу предлогов для разборок, постоянно напирает на отношения с ребятами, с которыми я даже словом не обмолвилась, расцвечивает свои выдумки событиями, не имевшими места, чужими взглядами, которые я якобы ловила на себе, прикидывается напористым и уязвленным.

Я появляюсь и исчезаю, пытаюсь игнорировать его попытки привлечь внимание, не вступаю в споры из-за мифических измен и вранья, мне абсолютно плевать на то, какие отношения он пытается установить между нами. Мне начинает казаться, что только так можно быть вместе с кем-то – если вы оба похожи на тени.

Само выражение «заниматься любовью» смехотворно, это спектакль, обман, все, чем мы можем поделиться друг с другом, мы, два обнаженных и чувствующих человека, – наша заурядность; мне с самого начала не удается превратить физическое сближение в ощущение влаги там, где необходимо, поэтому я лежу, Лучано толкается, мое тело молчаливо, а сознание где-то далеко. Горящая лампа на комоде заливает светом наши лица, сквозь приоткрытое окно сочится прохладный воздух, ногам холодно и как будто щекотно, изо рта пахнет уже переваренными лакричными конфетами, шумы в саду, соседская собака воет и грызет ограду – мое внимание привлекают шорох и треск жизни за окном, той, которой мы не принадлежим.

Я не мучаюсь, но и не беру инициативу в свои руки, из меня как будто выхолостили чувства, желания, и хотя я в сознании и слежу за действом, все равно не понимаю, зачем этот обычай передавали из поколения в поколение, почему его считали столь важным.

Обычно именно Лучано просит меня заняться этим, я же воспринимаю происходящее как водные процедуры: раздеваюсь, аккуратно складываю вещи, проверяю воду, намыливаюсь и сажусь в ванну, погружаюсь, с головой ухожу под воду.

С Ирис мы не обсуждаем эту тему, я не провожу параллели между своей интимной жизнью и опытом подруг, я уверена, что так и должно быть, пусть наши ошибки останутся тайнами для других, я даже не спрашиваю Лучано о его предыдущих девушках, оценивал ли их, составлял ли рейтинги, я невозмутимо принимаю его и так же равнодушно ухожу от него.

Маминарадость пытается казаться лакомым кусочком, пробудить во мне желание, выглядеть опытным любовником, умеющим раскрывать чувственность; поначалу я подыгрываю, но скоро снова ухожу в свои мысли, смотрю на дверцы шкафа, за которыми наверняка прячутся скелеты, слышу, как стучит в барабане стиральной машинки пуговица на джинсах, как телевизор этажом выше работает на полной громкости – это мать Лучано смотрит фильм, в котором все постоянно стреляют, а в конце в живых остается один оборотень.

Однажды весной Лучано провожает меня до станции после школы, бредет вдоль перрона, пока не доходит до конца – там даже нет посадки, потому что поезд во время остановки проезжает вперед, – и именно там решает затеять ссору и начать разводить нюни.

Он вытаскивает из рюкзака листок – записку от девушки из выпускного класса; она безумно хочет пообщаться с ним, своим изящным почерком она выразила интерес к его состоянию, украшениям с эмалью и рубинами, – я беру бумажку, пробегаюсь по ней глазами и возвращаю, не меняясь в лице,