Резня в ночь на святого Варфоломея - Филипп Эрланже

Увы! Этот покой принимаются тревожить проповедники. В день Св. Михаила отец Оже, иезуит, провозглашает великую новость: Парижская заутреня имела место по воле этого архангела. Другой, отец Эмон, заходит так далеко, что Парламент адресует ему свои предупреждения.

Монпеза, опасаясь возбуждения страстей, противостоит этому. Монферран, по неизвестным причинам, поддался напору фанатиков. 2 октября он распространяет слух, будто король повелел ему казнить сорок известных протестантов; он приказывает войскам вступить в город и получает согласие капитанов.

Затем он извещает об этом магистратов, не предъявив им никакого документа, и приглашает их на казнь еретиков. Тщетно Парламент Бордо вызывает его для дачи объяснений. Монферран объезжает город в то самое время, когда заседает Парламент, и спускает свою свору. Убито восемьдесят человек, трое из которых — депутаты Парламента, после чего шайка переходит к процедуре истребления заключенных. Их оказывается 264.

Первый президент Парламента Лажебастон, который не чувствует себя в безопасности, так как женат на протестантке, бежит в форт Га и пишет королю: «Государь, поистине неправдоподобно, чтобы Ваше сердце вдруг пожелало приказать, чтобы подобные деяния совершались в городе, столь мирном… Кажется совершенно очевидным, что здесь не было какого-либо заговора, подобного тому, что возник в Париже, и… заговора, который надлежало пресечь, и столь срочно, что нельзя было подождать обычной судебной процедуры. Поэтому целесообразно было предотвратить то, что должно быть предотвращено, как Вы объявили в Парижском Парламенте… Но в этом городе, от которого Вас отделяет более ста двадцати лье, нет ничего похожего».

Карл IX в этот период твердо желал все закончить. Он писал 30 сентября Лонгвилю: «Прошу Вас, как только получите настоящее письмо, категорически запретите всем и каждому, какого бы положения и состояния они ни были, убивать, грабить, разорять каким бы то ни образом, под флагом и предлогом веры, под угрозой для тех, кто нарушит запрет наказания смертью на месте без какого-либо рода судебного разбирательства».114

Он вспыливает, узнав о событиях в Бордо, страстно укоряет Монпеза за то, что он им не воспрепятствовал. Судейские сваливают вину на Монферрана. Анжуец, в свою очередь, берет сторону Монпеза, который жалобно пишет ему 22 октября: «Месье, я едва ли не свалился в лихорадке от таких бедствий и смиреннейше Вас благодарю за то, что Вам угодно было передать мне недовольство Его Величества тем, что произошло в Бордо, и доброе мнение, которое Вам угодно иметь, ибо здесь нет моей вины».

Итак, Матиньон оказывается осуждаем за умеренность, за которую герцога де Лонгвиля поздравят. А Монпеза встретит нарекания за свою слабость перед фанатиками. Нелегко в 1572 г. управлять провинцией от имени короля Карла IX.

Большая часть этих высокопоставленных должностных лиц тем не менее сумела сохранить хладнокровие, выстоять против давления одержимых и спасти свою честь перед лицом Истории.

Весьма далеко от них, на самом низу социальной лестницы, заслуживает таких же похвал иная категория лиц: это палачи, которые, за редкими исключениями, отказались вести себя как убийцы.

Полная неожиданность встретить среди тех, кто остался людьми во время разгула бесчеловечности, ни больше ни меньше как герцога Альбу. Суровый идальго неизменно держал в своей власти пленников, взятых при Кьеврене, и Монс не смог бы ему еще долго противостоять. Филипп II требовал от него расправы, которая надолго запомнится. Но герцог, более хитроумный, которому первому были выгодны Варфоломеевские события, желает, чтобы вся тяжесть содеянного пала на короля Франции. Поэтому он позволяет себе рыцарские жесты, в полную противоположность Карлу IX, как равный с равным обращается в Людовиком Нассау, воздает ему воинские почести и вдруг принимает решение после сдачи Монса освободить наконец солдат Жанлиса.

Что станет с этими беднягами? Мондусе пишет королю: «Они думают, что действовали по Вашему приказу, и теперь, видя, как Ваше Величество ведет себя в отношении Франции, они не знают больше, куда двигаться; и, в случае ухода из Монса, просят только одного: прийти и броситься к ногам Вашего Величества и получить его прощение».

Письмо датировано 18 сентября. Екатерина, безмятежная, уже готова дозволить вернуться протестантским принцам. Напротив, Карлу IX по-прежнему не дает покоя мысль: «Чтобы не осталось никого, кто меня потом упрекнет!» Но даже если ни слова не прозвучит, какие упреки прочтет он во взглядах тех, кого отправил на выручку их фламандским братьям! Достаточно им рассказать о своих приключениях, чтобы навлечь на «венценосного охотника» позор и насмешки.

Эта мысль дала Валуа сердце Нерона. Он приказывает Лонгвилю преследовать этих солдат без упрека, которых от города к городу, от деревни к деревне гонят, травят, истребляют.

Один чудом спасся: храбрый Ла Ну, который добрался до двора. Перед этим Лонгвиль дает ему благоразумный совет:

— Старайтесь быть мудрым и говорите мудро, ибо Вам предстоит говорить не с ласковым, благодушным и любезным монархом, которого вы знали прежде. Он полностью переменился. Нынче на его лице больше суровости, нежели когда-то было доброты.

Каково число жертв? Это обсуждается с первого дня резни, и редко без эмоций. Самое явное преувеличение дает Перефикс, воспитатель Людовика XIV, затем архиепископ Парижский, который говорил о 100 000 убитых. Боссюе, писавший почти в то же время, дает менее завышенную цифру: 6000. 60 000 провозглашает Сюлли; 40 000, из них 10 000 в Париже, — утверждает де Ту; 4000 в Париже и 25 000 в провинции, как подсчитал иезуит Бонами, перегоняя протестанта Креспена с его «Мартирологом» (15000), которому аббат Нови де Кавейрак вынужден был возражать, дотошно и беспристрастно. Папир Массон, историограф короля, Конон, Гейцкофер и отчеты, содержащиеся в английских архивах, приходят к довольно сходным заключениям: от 2 до 3 тысяч гугенотов зарезано в Париже, около 10 000 по разным провинциям. Петруччи и Сунига говорили о 3000 убитых в Париже.

Согласно Брантому, Карл IX «испытывает весьма большое удовольствие, видя, как под его окном находится более четырех тысяч тел убитых или утопленных, которые плывут по реке».

Соваль, автор «Парижских древностей»,115 отыскал два оригинальных текста с указаниями. Вот они:

I. «Могильщикам кладбища Невинноубиенных младенцев причитается по 15 ливров каждому, согласно распоряжению известных господ от 9 сентября 1572 г., за то, что вместе со своими товарищами-могильщиками, числом восемь, погребли тела мертвых, которые находились в окрестностях монастыря Нижон, дабы избежать заразы и дурного воздуха в городе Париже и его окрестностях».

II. «Могильщикам кладбища Невинноубиенных младенцев причитается по 20 ливров каждому, по распоряжению купеческого прево и эшевенов от 13 сентября 1572 г., за то, что погребли в течение 8 дней 1100 трупов мертвых из окрестностей Сен-Клу, Отеля и Шаюо (Шайо)».

Естественно, что много трупов застряло у излучины Сены, что близ деревни Пасси, где находился монастырь Нижон; у изгиба, который совершает речное русло между Севром и Сен-Клу близ древнего островка Месье, ныне исчезнувшего; близ устья ручья в Шайо, превращенного в сточную канаву. Могильщики получили по 20 ливров за 1100 тел, первая цифра — 15 ливров — соответствует погребению еще около 800. То есть около 1900 жертв было извлечено из воды в окрестностях Парижа. «Бюллетень Истории Протестантизма» заключает: «Как бы низко ни стояла тогда вода, она должна была бы унести далеко, как минимум, половину того, что приняла. Таким образом, получается результат, близкий к цифре Брантома».116

В действительности все это настолько неясно, что объективный историк не осмелится рубить сплеча и вспомнит последнюю строфу из «Новой песни против гугенотов», появившейся вскоре после событий:

Никто убитых не считал,И падали они без счета.День буйной ярости настал,Вершилась грозная работа.Покрылась трупами река,Чтоб вскоре о кровавой местиДошли водой навернякаДо самого Руана вести.

Часть четвертая

Непредвиденные последствия

1

«Госпожа змея»

Варфоломеевские события за пределами Франции вызвали невероятное потрясение. Но люди XVI века воспринимали вещи иначе, чем люди XX. В этом случае они испытали одновременно энтузиазм, гнев, восхищение, ужас, негодование, зависть, но в целом — оцепенение. Не было слышно никаких криков протеста, которыми сегодня ответили бы на такое деяние.

Не считая нескольких посвященных, ни католики, ни протестанты не представляли себе охватившего двор безумия и внезапный характер преступления. Одни прославляли, другие осуждали коварство и скрытность, с какими операция была затеяна, а затем доведена до конца. Люди чести осуждали христианнейшего короля за то, что нарушил свое слово. Не заметно, однако, ни ужаса, ни презрения, которое, как нам могло бы показаться, должны были достаться на долю короля. Мало того. Впервые полубезумец стал видеться в образе подлинного суверена. Стали верить, что он способен вести себя по отношению к подданным как вели себя по отношению к своим Филипп II и Елизавета. Поверили, что он способен обманывать и метать молнии. В несколько дней его престиж вырос настолько, что Анжу, попавший в тень, познал самую горькую досаду.