Девочка из Франции - Жужа Тури
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Аннушка, кофе готов!
Пожав плечами, девочка побежала в комнату тети Вильмы и, сделав у порога глубокий реверанс, сказала:
— Вот она, Аннушка!
После кофе тетя Вильма собрала со стола все пепельницы и разложила на нем тетради и книги.
— Что вы делаете, тетя Вильма? — спросила Жанетта.
— Учусь, — последовал поразительный ответ. — Я руковожу на фабрике политкружком начального обучения, вот и готовлюсь к занятиям. — Словно не слыша тихого смешка девочки, Вильма продолжала: — Мы сейчас все учимся, и старые и молодые — одинаково.
— И даже те, кто не хочет?
— Даже те.
— Вот бы моей бабушке сюда! — Жанетта громко засмеялась, потом добавила воинственным тоном: — Во Франции нельзя принуждать людей учиться! Там свобода, и… и каждый делает, что хочет!
Набирая чернил в самопишущую ручку, Вильма Рошта спокойно сказала:
— У нас здесь совсем другая жизнь, чем у вас, — я думаю, ты это и сама уже знаешь. Тот, кто учится, понимает, зачем и как происходят в мире такие перемены… а кто не учится, понимает во всем этом столько же, сколько я в твоей французской скороговорке.
— Моя бабушка очень умная, это вам и папа скажет. Она, когда молодая была, жила в Париже и…
Жанетта замолчала. Она поняла вдруг, что вывезла из родного дома множество таких воспоминаний, с которыми здесь лучше не выскакивать; то и дело приходится глотать готовые сорваться слова, — а это неприятно и унизительно. А зачем, собственно, ей стыдиться, что бабушка была горничной графини Лафорг, а сейчас нанялась кухаркой к инженеру Курцу! Но все-таки она почему-то не может рассказывать о бабушке этой Вильме Рошта. Тетя Вильма какая-то совсем другая… Вот сидит сейчас с книгами… Невозможно даже представить себе, чтобы она когда-нибудь нацепила себе на голову соломенную шляпку графини Лафорг… Она, Жанетта, чуть было не рассказала этой Бири Новак о роскошном «Кларидж-отеле» и о негре-танцоре, но сдержалась и промолчала, словно стыдясь чего-то. И потом… дома ее очень мало беспокоило то, что она последняя ученица в классе и какого мнения о ней ее одноклассники — вайаны и чиновничьи детки. А вот здесь она с какой-то странной тревогой думает о завтрашнем дне, о непонятном соревновании между девочками, из которого ее исключают, потому что она ничего не знает и не владеет венгерским языком. Ее вновь охватила горькая тоска по старому серому дому, где ее, независимую и счастливую, не стесняли никакие преграды. Холодным, враждебным тоном она сказала:
— Вам, тетя Вильма, легко говорить о моей бабушке, когда у вас и должность хорошая и квартира красивая. А она — простая, бедная женщина…
Вильма Рошта взглянула на девочку и тихо ответила:
— Я уважаю, очень уважаю твою бабушку за то, что она уже старушка, а таким тяжким трудом зарабатывает свой хлеб. Таким, как мы, раньше и здесь жилось не лучше… Работали ради удобств и обогащения других. Не бабушка твоя виновата, а общество, в котором она живет, Ну, да что я объясняю тебе! Ты и сама скоро поймешь все это, Аннушка.
— Нет! — упрямо крикнула девочка. — Мне раньше хорошо было, лучше, чем теперь! — Она встала и, чтобы выйти из спора победительницей, насмешливо добавила: — Я пойду к себе! Учитесь, пожалуйста!
Тетя Вильма ласково кивнула:
— Возьми с собой приемник, Аннушка. Послушай немного музыку из Парижа… я знаю, как приятно услышать голоса с родины.
Ну, что можно ответить на это? Жанетта взяла приемник и ушла в свою комнату. Белая полоска, указывающая станции, бегала взад-вперед по всему миру, пока наконец ухо девочки не уловило в сумятице голосов такой знакомый-знакомый мотив: далекий тоненький женский голос пел французскую песенку. Песня скоро кончилась, и диктор стал цветистыми фразами расхваливать крем для лица, пудру и губную помаду какой-то фирмы; затем другой голос сказал: «Говорит Монте-Карло».
Девочка прильнула ухом к радиоприемнику, из глаз ее медленно покатились слезы. Монте-Карло где-то на юге, на берегу Средиземного моря, бесконечные пространства отделяют его от поселка Трепарвиль в провинции Па-де-Кале. Может, когда-нибудь, когда она вырастет, и ей удастся повидать море… там, дома. Ведь в Венгрии и моря-то нет! В нескольких километрах от Трепарвиля — пролив Ла-Манш; иногда дома начинали поговаривать о том, что надо как-нибудь в воскресенье всем поехать на берег моря. Но только ничего из этого не получалось: не хватало папиного заработка, чтобы всей семьей на целый день выехать на прогулку.
Жанетта съежилась на кушетке. Из эфира к ней неслись французские слова — какая-нибудь короткая песенка, потом вдохновенная речь о несравненном качестве мыла для бритья, а потом врывался с соседней волны духовой оркестр. Сквозь шум и треск удавалось уловить лишь далекие обрывки фраз. Жанетта уткнулась головой в подушку. Ее слегка знобило, и на щеках она чувствовала холод от катившихся слез, но не вытирала их: пусть весь мир видит, что Жанетта плачет, что она несчастна! Почему ей не сказали заранее, как мучительна тоска по родине? Откуда ей было знать, что это так больно, так невыносимо больно. На сердце тяжело, глаза горят… и вот они закрываются под бременем боли…
…Тоненький женский голос теперь приближается. Белая фигура несется к ней с моря, улыбается, хотя лица не видно. Счастливая Жанетта поет с нею вместе, но фигура вдруг исчезает. Жанетта прыгает на одной ножке через белые черты, проведенные мелом, — вот столовая, тут телефон и радио… радио поет, поет во весь голос. Над площадью Бароша небо багряно-красное, расцвеченное оранжевыми полосами, отметившими путь пролетевшей бури. Из спальни дверь ведет в ванную, и там маленький Стефан Вавринек усердно моет грязные ручонки. А Жанетта все прыгает на одной ножке и так легко, что чуть не взлетает в воздух, и поет все громче, громче, но все-таки слышит, как Мари Жантиль ехидным голосом сестры Анжелы спрашивает Эржи Шоймоши: «Не угодно ли ответить, где находится пролив Ла-Манш?» А
