Морпехи - Натаниэль Фик

Здесь, в Ираке, мы были ограничены в возможностях при ведении боевых действий. В качестве самообороны мы могли отвечать только пропорциональной силой огня — «стреляйте, если стреляют в вас»; или, если мы открывали огонь первыми, он мог быть только точечным. Оба варианта зависели от обстоятельств — необходимых для достижения боевой цели или несущих угрозу. «Объявляется вражеским» — эти слова означают, что вышеперечисленные правила аннулируются. Означают, что сначала нужно стрелять, а потом задавать вопросы. В Квантико нам рассказывали о вьетнамской зоне свободного огня. Впоследствии эти зоны были признаны аморальными и контрпродуктивными. Однако сейчас Квалат-Суккар был объявлен зоной свободного огня.

Прямо перед нами раздался треск пулеметной очереди. Я увидел вдалеке силуэты людей, машин и верблюдов, скрываемых в кустах. Какой-то мужчина держал в руках что-то похожее на автомат или пулемет. Рацию было очень плохо слышно, доносились слова: «…дульное пламя… вооруженные люди». Около людей в кустах что-то взорвалось, но мы уже были далеко впереди, нашей целью была взлетно-посадочная полоса.

Доехали. Встали на взлетно-посадочной полосе полукругом, обеспечивая безопасность по флангам; другой взвод, не останавливаясь, поехал дальше — они должны были прочесать все прилегающие к аэродрому здания. По рации нескончаемым потоком передавали рапорты о наличии в округе танков и артиллерийских орудий. Мы же не видели ничего.

Аэродром Квалат-Суккара был пуст. Он выглядел так, будто не использовался уже много лет. Высшее командование отменило британский штурм, потому что Первый разведывательный уже захватил сектор. Батальон перебрался на северную часть аэродрома и сделал привал. Моему взводу выделили пятисотметровый изгиб оросительного канала, имеющего форму английской буквы «L». Мы припарковали «Хаммеры» через каждые сто метров и начали окапываться. Я не знал, пробудем мы здесь час или целую неделю.

Нам опять повезло. Беда обошла нас стороной, но не благодаря нашим навыкам и умениям, а благодаря иракской глупости. Один хорошо замаскированный танк на этом аэродроме мог уничтожить целый взвод, прежде чем его подобьет «А-10».

Морские пехотинцы думали, что полковник Феррандо, отправив их на это задание, проявил высокомерие, заботясь в первую очередь о своей карьере, а не о своих солдатах. Яопять возразил. Напыщенность полковника — это маска. Я полагал, полковник чувствует то же самое, что и я, только он не может нам показать своих чувств.

Вскоре мое внимание привлекло движение вдалеке. Я встал, пытаясь увидеть как можно дальше. Перед группой Лавелла в нашу сторону шли пять человек. К ним приближались два наших морских пехотинца с оружием наготове. Я впрыгнул в бронежилет и пошел вслед за ними. Подходя ближе, я увидел, что две женщины в этой группе из пяти человек тащат какой-то объект, укутанный в покрывало. Позади трое мужчин волокли еще один. По всему Ираку жители деревень всегда к нам подходили, часто со своими больными вместе, и просили медикаменты от своих недугов, но тут было что-то другое. Я прибавил шагу и увидел доктора Брайана с аптечкой через плечо. Он шел к иракцам не спеша, но все равно, от меня до него было расстояние в футбольное поле. Я перешел на бег.

К тому времени, как я до них все-таки добежал, Брайан уже развязал принесенные узлы, в них находились два подростка. Братья. У старшего было пулевое ранение в ногу. Свернувшаяся кровь покрыла коркой его икру и щиколотку. Я сначала увидел лицо младшего, а потом и раны. Младший выглядел как то тело, которое я видел в Главном военном госпитале округа Колумбия. Бледно-зеленый воск. Цвет показывал, как много жизни уже утекло из четырех отверстий в его животе. Над ними застыли их мать и бабушка. В нескольких шагах позади них стоял отец. Они не выказывали никаких эмоций.

Брайан за несколько секунд осмотрел раны и объявил, что они были сделаны пулями 5,56 калибра. Пули такого калибра использовали в Ираке только американские солдаты, а единственными американцами здесь были мы. В ужасе я вспомнил наш штурм аэродрома. Мозаика собралась. Мы видели не оружие, а пастушьи палки, не дульное пламя, а солнце, отражающееся в лобовом стекле. Бегущие верблюды принадлежали именно этим мальчикам. Мы подстрелили двоих детей.

Взвод начал действовать. Две группы несли караул, а доктор Брайан принялся корпеть над мальчиками. Он разделил пострадавших по степени поражения, и в первую очередь занялся тем, у кого были раны в животе. Быстро открыв свою аптечку, он схватил капельницы, физиологический раствор, ножницы и марлю. Я подошел, чтобы помочь, и бессознательно ежился каждый раз, когда кровь просачивалась в мои перчатки. Мальчик находился в критическим состоянии. Вряд ли ему можно было помочь. Брайан мягко напомнил мне, что я могу быть более полезен в другом качестве:

— Сэр, у нас здесь все под контролем. Вы не могли бы позвать сюда доктора Обина, а также попытаться организовать воздушную эвакуацию раненых. Скажите: требуется быстрое хирургическое вмешательство.

Я, честно говоря, думал, что все поймут и осознают значимость быстрого реагирования, но ошибался. Когда я, задыхаясь, вбежал в штаб роты и объяснил, что случилось, капитан ответил: решение о помощи местным детям принимает не он, а его начальство. Времени вступать с ним в перепалку не было. Я пошел дальше. Майор Бенелли сидел в тени палатки штаба батальона и копался в индивидуальном пайке.

— Сэр, у меня двое раненых детей на линии. Мы подстрелили их во время штурма сегодня утром. Мой санитар делает что может, но одному из них нужно быстрое хирургическое вмешательство.

Он пожал плечами: «И что?»

Я объяснил всю историю снова и в подробностях.

— Полковник спит. Скажи иракцам, пусть они отправляются домой. Мы не можем им помочь. — Он вернулся к еде.

Я не мог бы сейчас ясно объяснить, что я чувствую и что хочу сделать. Я хотел сказать майору о том, что мы американцы, а американцы не подстреливают детей, чтобы потом оставить их умирать, что солдаты моего взвода не смогут смотреть в зеркало всю оставшуюся жизнь. Я хотел заставить его пойти туда, положить руки на грудь мальчика и остановить кровь, ритмично струящуюся из пулевых отверстий. Я хотел схватить руками голову майора и резко повернуть ее в сторону.

Но не сказал, не заставил, не свернул майору шею. Я был вынужден смириться с его решением старшего офицера, вне зависимости от их идиотизма, преступности или бесчеловечности. Я ушел. Нашел военного врача батальона, лейтенанта ВМФ Алека Обина. Быстро ввел его в курс дела. Он широко раскрыл глаза от удивления, быстро схватил все, что нужно, и пошел к доктору Брайану, а я вернулся в штаб батальона. Нам все еще нужно было разрешение на эвакуацию мальчиков, и сам я этого сделать не мог. Бенелли, увидев меня, ухмыльнулся:

— Полковник еще спит, лейтенант. Я не собираюсь его будить и не собираюсь создавать угрозу безопасности американцам, только чтобы эвакуировать этих раненых. Может, ты поймешь, наконец.

Моя беспомощность, трещины в моей душе становились все больше и глубже, превращаясь в пропасть, заполненную страхом и яростью, горечью и сожалением. И вдруг я почувствовал себя хотя и беспомощным, но не бессильным. В руках у мета был автомат. Ямог застрелить ублюдка. Я мог держать его в заложниках, пока он не вызовет вертолет. Просто у меня пока хватало трезвости этого не сделать. Меня предупреждали о возможности возникновения такой ситуации. Бросали вызов моим навыкам командира. Я вернулся ко взводу.

Я снова сдался. В итоге наши ценности были опрокинуты, и это угрожало разрушить меня, защитника Америки.

Мое поведение не было внезапной вспышкой высокой морали. За войну. Против войны. Война за свободу. Война за нефть. Философские дебаты были роскошью, от которой я не получал удовольствия. Войной было то, что я делал. Мы за нее не голосовали, не давали своего согласия и не объявляли о ее начале. Мы просто должны были в ней сражаться. А сражение для меня означает две вещи: победа и возвращение моих солдат живыми домой. Впрочем, сказать «живыми» — значит установить планку слишком низко. Я должен был вернуть их домой физически и психически здоровыми.

Эти иракские мальчики могли умереть, но я не мог допустить их смерти на наших руках.

Когда я подошел, Доктор Брайан оторвался и посмотрел на мета с надеждой в глазах. Они с доктором Обином добились стабилизации состояния мальчиков, но ясно дали понять, что без немедленного хирургического вмешательства мальчик умрет. Тот, что постарше, вероятно протянет несколько дней, пока его не убьет инфекция. Кольберт стоял рядом со слезами на глазах.

Я отвел Обина в сторону:

— Сэр, батальон сказал, пусть, мол, эти дети катятся к чертям собачьим. Они хотят, чтобы мы позволили им умереть. Что вы можете сделать, взяв раненых на свое попечение?