Партизаны в Бихаче - Бранко Чопич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тьфу, проклятье, давай, Йовица, выбираться из этих юбок, пока целы! От баб да богословия всегда лучше подальше держаться.
Позже, проходя мимо женского монастыря, Николетина всякий раз морщился и отворачивался, будто наткнувшись на бочку с гнилой кислой капустой.
— Хм, насилу из бабьих юбок выпутался!
Теперь, когда Николетина вновь оказался в Бихаче, город кажется ему каким-то необычно торжественным и спокойным. То ли от выпавшего утром снега, то ли от чего-то еще, командир и сам не знает, но, как всякий добрый солдат, он морщится при виде всей этой красоты и безмятежности.
— Штатские дрыхнут себе и в ус не дуют.
Кое-где на домах вывешены флаги. Чем ближе к центру, их становится все больше и больше. Вдруг Николетина догадывается, что все это может означать, и снова оборачивается к Йовице:
— Йовица, может, это скупщина начала заседать, или как там наше новое правительство называется?
После того как в бою под Цазином был ранен ротный комиссар Пирго, Йовица стал кем-то вроде неофициального политического советника при Николетине. Ничего, что он знает, может быть, даже меньше своего командира. Николетина всегда обращается к нему, своему добродушному и молчаливому односельчанину, потому что знает, что всегда найдет у него надежную поддержку. Обращаясь к Йовице, Николетина точно советовался с самим собою — вечно горбящийся Йовица всегда говорил ему то же самое, что Николетина и сам бы сказал себе.
Хотя он был молодым бойцом, вся рота называла взводного Ежа батей, потому что спина его была уже сгорблена, как и у их отцов. С малых лет он сиротствовал, и это наложило на его лицо отпечаток постоянной напряженной озабоченности. При первом же взгляде на него думалось: этот добровольно взвалил на себя и чужие заботы.
Йовица хмурится, будто силясь что-то вспомнить, и тупо таращится на Николетину.
— Оглох ты, что ли, я говорю, может, скупщина началась, эта… как ее?.. — теребит его Николетина, досадливо потирая небритую щеку.
— Ах да! — вспоминает Йовица. — Как же она называется-то?
По-прежнему хмурясь, он стал поспешно рыться у себя в сумке, достал какой-то обрывок бумаги и печально воззрился на него.
— Нету… выкурили… Вот тут было записано.
— Выкурили политический материал? — укоряюще глядит на него Николетина. — Вот и рассчитывай на тебя после этого!
— А что ж ты хочешь, если у меня вся рота бумагу просит?
Хотя и неохотно, они обращаются за разъяснением к новичку, бывшему восьмикласснику, который присоединился к роте уже в Бихаче. Он им объясняет, что в городе сейчас заседает АВНОЮ — Антифашистское вече народного освобождения Югославии.
Во всей этой суматохе и неразберихе после освобождения Бихача, когда был ранен сам комиссар, никто не удосужился обстоятельно объяснить бойцам роты, что такое это самое АВНОЮ, и бойцы поняли только то, что в Бихаче заседает партизанское правительство. Новичок-школьник пытался, правда, объяснить им все поподробнее, но бойцы слушали его вполуха, да и мало ему верили: что он может знать — только вчера пришел в роту, да к тому же у него шелковый шарф на шее, что означает, что он из господ. «Вот если бы тут наш комиссар был, тогда бы другое дело», — говорили бойцы.
Молча, точно в рот набрав воды, Николетина шел рядом с колонной, а когда рота разместилась в городе, он отозвал Йовицу в сторону и сказал:
— Слушай, я пойду погляжу, что там делается. Дело такое, что лишний контроль не помешает.
— Куда пойдешь?
— Да туда, в это самое АВНОЮ.
— На что тебе это?
— Вот те раз! — вытаращил глаза командир. — Правительство создается, командование, можно сказать, государственное, а ты — «на что тебе это»! Хочу посмотреть — и все тут.
Николетина подтянул ремень, поправил фуражку и, нахмурившись, решительным шагом направился к дому, где происходило заседание. С виду здание казалось очень похожим на то, из которого он в ноябре выбивал усташей, и это еще больше укрепило Николетину в своем намерении.
Перед входом в здание его останавливает часовой:
— Эй, товарищ, куда ты?
— Я только загляну, — деловито говорит Николетина и собирается войти.
— Нельзя, товарищ!
Николетина вздрогнул, как от удара, и хмуро посмотрел на часового.
— Как это нельзя, ты что?
— Нельзя, заседание тут.
— Ну так я потому и пришел.
Партизан позвал начальника охраны, и тот, установив, что Николетина не делегат и не почетный гость, с важностью покачал головой:
— Нельзя. А зачем тебе туда?
— Хочу посмотреть, кто там заседает.
— Видали! А зачем тебе это?
Николетина возмутился:
— Вот те на! Зачем мне это! Я уже второй год кровь свою проливаю, с пулями в прятки играю, а теперь, когда новая власть и государство создается, кто-то мне запрещает поглядеть, как это все выглядит. Ты, приятель, смотри, ври, ври, да не завирайся! Есть у меня право…
Услышав такие слова, начальник охраны немного смутился:
— Никто тебе, товарищ, не говорит, что ты не имеешь права участвовать, но… нельзя, понимаешь, входить, пока идет заседание, приказ.
— Да брось ты, парень, я же не собираюся в барабан бить и весь дом будоражить. Тихонечко войду и погляжу, кто там внутри сидит.
— Нельзя, товарищ, и этого нельзя.
Николетина нетерпеливо почесал в затылке:
— Ну ладно, давай я на животе проползу и хоть одним глазком загляну.
— Да ты что, сдурел или насмехаешься надо мной?! — возмутился начальник охраны. — Ползти на животе на заседание АВНОЮ, слыхали вы такое?
— А что ты удивляешься? — выпятил грудь Николетина. — Я за время штурма пол-Бихача на пузе пропахал, так почему бы мне десяток шагов до зала не проползти?
Начальник охраны только вздохнул, словно не зная, что сказать. Николетина повернулся к Йовице Ежу, который на три-четыре шага приблизился к ним, и, подмигнув ему, наполовину в шутку, наполовину всерьез сказал:
— Ты слышишь, Йовица, не дают нам даже заглянуть сюда. Что-то мне это подозрительно.
— Что тебе еще подозрительно? — мрачно спросил начальник охраны.
— Как это что? — воскликнул Николетина. — Если здесь и вправду создается наше партизанское правительство, то почему тогда от меня
