Киров - Семен Синельников

Подготовка военной экспедиции закончилась. В три битком набитых эшелона уместились и тридцать тысяч винтовок, и сотни пулеметов, и орудия, и миллионы патронов, и десятки тысяч снарядов, и обмундирование на двадцать пять тысяч бойцов, и многое другое.

Железнодорожную линию Царицын — Тихорецкая местами оседлали деникинцы, и единственный путь на Северный Кавказ лежал через Астрахань и Калмыцкую степь. Сергей Миронович пустился по Волге на царицынском пароходе «Гурьевец», которому. придали баржу «Матвей», баркас «Эолино», около десятка шхун.

Из Астрахани экспедиция, уже на автомашинах, двинула в безлюдные пески Калмыцкой степи. Беспримерный автопробег завершился в Святом Кресте, где экспедицию ожидали железнодорожные составы. В конце августа оружие и снаряжение передали в Георгиевске красноармейским частям Северного Кавказа, образовавшим впоследствии XI армию.

Домой Киров не вернулся, так как белоказачьи банды меньшевика Бичерахова глубоко вклинились в Терскую область, разделили ее надвое. Одну часть, отрезанную от всей страны, обороняли красноармейские отряды Терской республики. Их возглавлял недавно прибывший во Владикавказ Серго — Григорий Константинович Орджоникидзе, чрезвычайный комиссар Совнаркома РСФСР на юге России. В другой части области во главе войск стоял Центральный Исполнительный Комитет созданной в июле Северокавказской республики. Центр ее находился в Пятигорске.

Сергей Миронович поехал в Пятигорск, где работу партийной организации следовало улучшить. Это было пожелание Ленина, у которого с жалобой на Кирова и Буачидзе в начале лета побывал председатель местного Совдепа Григорий Григорьевич Анджиевский.

Анджиевский был человеком замечательным. О том, как со временем могли бы развернуться его способности, остается лишь гадать — он в неполных двадцать восемь лет погиб на белогвардейской виселице. Горячий, увлекающийся, он иногда действовал ошибочно, однако умел без хитростей, мужественно, как настоящий большевик, признавать свои ошибки.

Сын рыбака, ростовский рабочий-печатник, связанный с революционным движением, Григорий Григорьевич был призван в солдаты, ранен и из госпиталя переведен в запасный полк, стоявший в Пятигорске. Здесь в 1916 году с Анджиевским познакомился Киров. Встречи с Кировым и дружба с фронтовиком-ленинцем Иваном Васильевичем Малыгиным, впоследствии расстрелянным в числе двадцати шести бакинских комиссаров, отточили взгляды Анджиевского, пробудили его способности. Начитанный, красноречивый, пылкий, Анджиевский был привлекателен и внешне. Вскоре он стал любимцем солдатских митингов, а после Октября, — признанным вожаком пятигорских большевиков.

Не искушенный в тактике партийных сражений, стремительный, порывистый, Григорий Григорьевич далеко не все правильно понимал. Ему на съезде в Моздоке представлялось кощунством, что Киров и Буачидзе не только оберегают блок с недругами большевиков, но и сидят в президиуме рядышком с махровыми контрреволюционерами.

Главным сочинителем опасной, если не преступной декларации ста тридцати двух делегатов был Анджиевский. Киров бился с ним ночь напролет в делегатском железнодорожном вагоне на станции и ни в чем не убедил. Избранный заместителем председателя второго съезда, проходившего в Пятигорске, Анджиевский тоже немало мешал делу, хотя и из чистейших побуждений.

Он любил или даже обожал Кирова и тем не менее обвинял его и Буачидзе во всех смертных грехах. Наконец Анджиевский решил искать управу на обоих у Ленина.

Случилось, что Киров и Анджиевский прибыли в столицу одновременно. Увидев Кирова в «Метрополе», Анджиевский обомлел, как вспоминал его спутник Евсей Григорьевич Рихтерман, старый большевик, который, возвратись в 1917 году с каторги, поселился на Северном Кавказе. Анджиевский кинулся звонить в Кремль, чтобы первым увидеться с Владимиром Ильичем.

Ленин полностью осудил заблуждения Анджиевского.

Возвратившись из столицы, Григорий Григорьевич рассказал о том пятигорцам во всеуслышание. Он старательно исправлял свои ошибки. Анджиевский был переведен на партийную работу, возглавляя впервые избранный окружной комитет РКП (б).

По воспоминаниям Рихтермана, Владимир Ильич говорил Кирову, что надо помочь пятигорским коммунистам поскорее изжить узкие взгляды, местничество, подтянуть их к всероссийским тревогам дня: пусть они получше заботятся о Красной Армии, о поставках хлеба в центральные губернии.

Сергей Миронович не ограничивался помощью Анджиевскому. Он участвовал в боях против банд, много разъезжал, создавал вооруженные коммунистические отряды, снабжал их деньгами для закупки оружия у населения, учил партийных руководителей основам конспирации на случай, если понадобится уйти в подполье.

Белогвардейские банды нападали на города и селения, и вне Пятигорска Сергей Миронович работал под вымышленными именами. Случалось, под именем Дмитрия Захаровича Коренева, бывшего сотрудника «Терека». Прием довольно надежный: попав под арест, легко было бы на допросах рассказывать о происхождении, родственниках и тому подобном — жизнь Коренева он знал хорошо. Только двойник Коренева был по документам не журналистом, а безобидным снабженцем, уполномоченным продовольственной управы далекого Туркестана. Иногда Сергей Миронович гримировался, надевал чужую одежду.

20 октября он отправился в очередную поездку — на этот раз в курортные городки и горные аулы, где зверствовали банды. Ночь провел в Кисловодске у Казаровых: семья владикавказского издателя, жившая по обыкновению летом на курорте, застряла там из-за военных действий. На Кирове ладно сидела старая чиновничья куртка со следами срезанных погон. Он имел при себе какой-то сверток, с которым не расставался и который, ложась спать, сунул под подушку.

В следующую ночь Сергея Мироновича срочно вызвали в Пятигорск, где совершил страшное преступление авантюрист Сорокин, командующий войсками Северокавказской республики.

Кирову привелось участвовать в ликвидации опасной сорокинской авантюры, о чем доныне лишь мельком упоминалось в печати, хотя подробности обнаружились еще во второй половине тридцатых годов.

Кубанский казак, военный фельдшер по образованию, царский офицер Сорокин рад был служить хоть красным, хоть белым. Его устраивал любой цвет, лишь бы, как и прежде, в казачьем полку властвовать над людьми и кутить. В начале 1918 года Сорокин смекнул, что выгоднее всего прикинуться красноватым, если не красным, поскольку в некоторых слоях казачества, особенно среди фронтовиков, ненавидели царских генералов, заправлявших белогвардейщиной.