Реабилитированный Есенин - Петр Радечко

Долгов, подобных пушкинским, у Есенина не было. Зато за издание собрания его стихотворений причиталась немалая сумма. Законная жена Айседора Дункан отказалась от наследства в пользу сестер и родителей поэта. Но ни им, ни Софье Толстой, с которой также зарегистрировал брак Есенин, ничего не досталось. Советский, «самый справедливый суд в мире» решил так, как потребовали власти. Были удовлетворены требования даже любовницы, которая разрушила чистые и нежные отношения Есенина с Миклашевской, а через много десятилетий в своих воспоминаниях укоряла поэта за малодушие, когда она гордо заявляла ему о том, что ребенок будет не «ихним», а исключительно только ее. Но сразу после гибели Есенина подала исковое заявление в суд о праве на наследство. Анна Изряднова, растившая есенинского первенца – Георгия – даже подумать о подобном не могла. Таким образом, музей поэта Софье Толстой пришлось создавать «по крохам», а значительная часть наследия поэта была утрачена.

Да, Троцкий пролил крокодиловы слезы о «несродности поэта революции» в небольшой статье, прочитанной потом актером Василием Качаловым на вечере, посвященном памяти поэта. Но буквально пальцем о палец не ударил, чтобы остановить поток лжи и клеветы, выливаемый прессой на свежую могилу гения. И, в первую очередь, Николая Бухарина, который после совместной работы с Троцким в Нью-Йорке свято верил ему, а также одного из организаторов расстрела царской семьи Льва Сосновского, своего ярого поклонника.

Являясь одним из инициаторов красного террора, Троцкий рассчитывал благодаря перманентной революции завладеть всем миром и править вечно. Однако пришло время и сам погиб от рук такого же террориста, какими окружал себя. Как не вспомнить Писание: «Посеешь ветер – пожнешь бурю».

Сказанное выше о посещении Есениным Троцкого на первый взгляд не совсем увязывается с письмом поэта Айседоре Дункан от 29 августа 1923 года, которое до недавнего времени ошибочно датировалось исследователями «20 августа», что в некоторой степени смещало хронологию событий в иных книгах. И вот о чем говорилось в письме:

«Дорогая Изадора! Я очень занят книжными делами, приехать не могу.

Часто вспоминаю тебя со всей моей благодарностью тебе. С Пречистенки я съехал сперва к Колобову, сейчас переезжаю на другую квартиру, которую покупаем вместе с Мариенгофом.

Дела мои блестящи. Очень многого не ожидал.

Был у Троцкого. Он отнесся ко мне изумительно. Благодаря его помощи мне дают сейчас большие средства на издательство.

Желаю успеха и здоровья и поменьше пить. Привет Ирме и Илье Ильичу.

Любящий С. Есенин. 29 / VIII 23 Москва»

Как уже говорилось выше, Есенин после возвращения из-за границы решил окончательно порвать с Айседорой. Но по своей мягкосердечности все переносил сроки их встречи в южных городах cтраны, где она была на гастролях и откуда донимала его письмами и телеграммами. В конце концов 13 октября давно любящая поэта Галина Бениславская заставила его послать Айседоре в Ялту такую телеграмму: «Я люблю другую женат и счастлив».

Поэтому не случайно действительные события в письме Айседоре Есениным были приукрашены. Тем более то, что касается встречи с Троцким. Ведь поэт знал, что его почта всегда читается осведомителями.

В данном случае в письме Есенина Айседоре Дункан нас должна интересовать одна лишь фраза: «Я съехал сперва к Колобову, сейчас переезжаю на другую квартиру, которую покупаем вместе с Мариенгофом».

Кое-кто эту фразу может воспринять как попытку Есенина «замести свои следы», чтобы Айседора не знала, по какому адресу ей нужно теперь посылать ему письма и телеграммы с просьбой приехать к ней. Но поэт не был способен на открытый обман.

А в этой фразе есть весьма серьезная основа. Вот что писал о ней друг Мариенгофа по пензенской гимназии Иван Старцев:

«Вскоре по возвращении из-за границы он разошелся с Дункан, переехал к себе на старую квартиру в Богословском (курсив мой. – П. Р.). Назревал конфликт с имажинизмом и, в частности, с Мариенгофом.

После разрыва с Мариенгофом не пожелал оставаться в общей квартире и перекочевал временно ко мне на Оружейный…

У него не было квартиры…» (С. А. Есенин в воспоминаниях современников. т. 1. С. 417).

Мариенгоф в цитируемом выше его письме Есенину умышленно завуалировал размер совместной их квартиры, называя ее «моей комнаткой». Позже, в своих мемуарах он напишет о том, что та маленькая комнатка, где они спали вместе с Есениным («ванна обетованная»), досталась его сыну Кириллу. Из этого можно было сделать вывод, что у друзей было две комнаты.

Однако жена Мариенгофа – актриса Анна Никритина в своих воспоминаниях проговорилась:

«Я часто бывала у них в доме. Я говорю «у них», потому что Есенин и Мариенгоф жили одним домом, одними деньгами…

В большой коммунальной квартире было у них чуть ли не три комнаты, правда, одна из них – бывшая ванная…» (Есенин и современность. М., 1975. С. 380).

Но тут же Анна Борисовна, будто спохватившись, начинает нагонять туман на свое откровение: «Потом почему-то стало две. Одну очевидно отобрали».

Прожив более пяти лет со своей семьей в этой квартире, она будто бы не помнила, где девалась третья комната. И как можно отобрать часть купленной квартиры? Мариенгоф при своем положении и связях такого ни за что не допустил бы. Уж мог бы в таком случае опять поселить туда Есенина.

Безусловно, для семьи Мариенгофа нужна была квартира. Но не решать же эту проблему опять-таки чисто революционным, большевистским путем – за счет своего ближнего, за счет «лучшего друга». Как будто друг в жилье не нуждается. Как будто не нужна ему работа и все остальное.

Не учитывал Мариенгоф и тот факт, что у родителей Есенина год назад сгорел дом в деревне и ему нужно было помочь им в строительстве нового. Кроме того, и содержать сестру Катю. Ох, не ждал «образоносец» «лучшего друга» из-за границы! Потому и писать ему не хотел.

А ведь конфликта можно было и не допустить. Для этого надо было только совместно, как сообщал Есенин Айседоре, купить ему небольшую комнатку. С помощью средств от кафе, книжной лавки и т. д.

Но Мариенгоф при поддержке Троцкого, Бухарина, дяди-брата Боба, Малкина, Блюмкина, Колобова и иже с ними настолько уверовал в свою силу и вседозволенность, что решительно перестал считаться с тем, кто содействовал его известности среди литераторов. Считая, что перерос Есенина не только в бытовых вопросах, но и в литературных, издательских и иных. У него уже были другие, едва ли не наполеоновские планы. Скорее всего указание на отторжение Есенина он получил от вождей.

Как оказалось, книжная лавка, где работали оба друга, была уже продана, якобы за бесценок. Но вскоре открылась новая, на Кузнецком Мосту, где всеми делами «заворачивал» тот же Д. Айзенштадт, который руководил ранее совместной лавкой.

Выяснилось также, что и в кафе «Стойло Пегаса», слава которого была связана только с именем Есенина, теперь это имя ничего не значит. Главенствует в нем тот же «лучший друг», преуспевающий, самодовольный нэпман Анатолий Мариенгоф. Возле которого прокормиться, как он и другие кормились возле Есенина, никому не удастся. И даже рассчитывать на то, что кому-то раньше принадлежало.

Безраздельно управлял Мариенгоф «Ассоциацией вольнодумцев» и «Гостиницей для путешествующих в прекрасном». Возражений терпеть не мог. Исключением, быть может, являлась только теща, которая, по убеждению Ивана Грузинова, управляла имажинизмом.

Когда же Есенин робко попытался выявить, как в письме Александру Кусикову с теплохода по пути из Америки «на каком он теперь полозу», Мариенгоф тут же продемонстрировал по отношению к нему всю свою кровожадную суть.

Вечером 15 сентября 1923 года непосредственно из «Стойла Пегаса» Есенина доставили в милицию, где на него тут же завели уголовное дело № 1598. Сделано это было по просьбе… официантки кафе Е. О. Гартман. Назавтра она дала такие показания:

«Вчера 15 сентября, около 23 часов в кафе прибыл неизвестный гражданин в нетрезвом виде, который велел официанту подать ему белого вина и пива и во время этой выпивки у него с посетителями произошла ссора во время которой этот неизвестный стал опрокидывать стулья и столы, а также разбил несколько мелкой посуды, тогда я видя это безобразие, вынуждена была позвать ближайшего постового милиционера, при усилии которого неизвестный (курсив мой. – П. Р.) был отправлен в 46 отд. мил.» (Хлысталов, Э. 13 уголовных дел Сергея Есенина. С. 44).

Кто-то может задаться вопросом: «Причем здесь Мариенгоф?»

Да, этот деляга от литературы прекрасно умел загребать жар чужими руками. Но обратите внимание, что в таком маленьком показании официантка «Стойла Пегаса» Гартман аж трижды назвала Есенина «неизвестным». Милицию, конечно, она в заблуждение завела.