Гордая птичка Воробышек - Янина Логвин

— Ладно, скажи! — улыбаюсь я, спрыгивая с подножки автобуса в утоптанный ногами снег. Машу рукой на прощание Таньке, свернувшей на соседнюю аллейку, и бегу через заснеженный парк к своему корпусу.

Сегодня тридцатое декабря, через десять минут последняя возможность получить зачет по «теории механизмов», и если я не хочу краснеть перед преподавателем за очередное опоздание, с извинениями топчась на пороге, мне следует поторопиться.

Толпа у раздевалки собралась нешуточная. Пока я сдаю куртку и получаю номерок, пока несусь сквозь гулкий лес студентов на нужный этаж, вырываю из чьих-то цепких рук свою сумку и здороваюсь — звенит звонок. Я почти успела, — подумаешь, жалкие полминуты! — но все места в аудитории уже заняты и мне остается только нырнуть за единственное свободное место в первом ряду парт, как раз напротив кафедры преподавателя, и показать последнему готовность к началу учебного процесса. Вот черт!

Я переживаю страшно, вместе со всеми слежу за молчаливо-серьезным Петром Федоровичем, снующим в строгом костюме, с пачкой собственноручно написанных вопросов по предмету в руках между рядами, и со страхом пустоголового студента беру и переворачиваю поданный мне преподавателем лист…

«Анализ пространственных механизмов». Сложно и непонятно до жути. Но я, добрую минуту таращась на вопрос, вдруг понимаю, что читала лабораторную работу по этой теме у Люкова около недели назад, кое-что из нее неожиданно помню, и даже способна воспроизвести пусть куцую, но собственную мыслишку на бумаге. И вздыхаю с облегчением. Конечно, рассчитывать на то, что я удержала в памяти стопроцентную информацию вряд ли стоит, зато я умею писать обтекаемо, а это, для такой студентки как я, ой как немаловажно! Пару штрихов добавлю, попробую не напортачить с формулами и, глядишь, выкручусь как-нибудь!..

… Сегодня двойной праздник. Нет, даже тройной! Сегодня день рождения Кольки Невского, день рождения факультета и приуроченное к этому знаменательному для университета событию присвоение ученого звания «доцент» нашему научному руководителю и просто всеобщей любимице курса, акуле от точной науки — Софии Витальевне.

Наша группа активно принимает участие во всеобщем оживлении и намерена устроить собственному куратору настоящий праздник. Сувенирная елочка с игрушками водворена и красуется во главе стола на кафедре, между потолочными плафонами и по стенам растянуты блестящие гирлянды и серпантин, а на доске, написанная цветным мелом красуется жирная витиеватая надпись: «София Витальевна, мы гордимся Вами и любим свой факультет!!! Да здравствует Наука, Мысль и любимый Куратор!!!». «С Новым годом!!!» Нацарапанная старостой группы.

Я тоже принимаю во всеобщей вакханалии участие и с большущими снежинками, ножницами и скотчем прыгаю с одного окна на другое, старательно крепя махровый новогодний атрибут к стеклу. Зачет позади, к нашей группе присоединилось еще две — параллельный поток, и галдеж в честь праздника и последнего учебного дня в этом году в широкой аудитории стоит неимоверный.

— Женька, повыше лепи! Давай справа еще одну! А вот ту, синенькую, в угол крепи, за штору! — советует мне полненькая Аида Петрова и отходит на несколько шагов полюбоваться на созданную нами красоту.

— Зачем за штору, Аид? Все равно ведь не видно! — удивляюсь я.

— Женька, много ты понимаешь! — возражает девушка. — Здесь не видно, а с улицы картина маслом должна быть! Окно-то над деканатом! Ой, Воробышек! — восклицает она, сделав еще шажок назад. — Что-то мне синенькая уже не нравится, какая-то она скучная!

Я задираю голову, смотрю на снежинку и соглашаюсь с девушкой. Действительно, на фоне перламутровых снежинок простенький синий кружок из цветной бумаги смотрится плоско и уныло.

— Давай дождик добавим, — предлагаю я. — И, Аид, — прошу на ее согласный кивок, — возьми у Боброва скотч и с десятка два булавок для штор, а то у меня тут еще на парочку и все.

Петрова приносит скотч, я нарезаю снежинки и подвигаю стремянку вверх по возвышению к самому дальнему окну. Здесь портьеры тяжелые и страшно длинные, видимо, оставшиеся в аудитории со времен портативного видеопроектора и просмотра научно-обучающих студенчество фильмов. Совершенно определенно, со входа никто и не заметит наших с согруппницей усилий, но мы с Петровой решаем, что общая картина должна быть выписана до конца и выглядеть с улицы достойно, а потому с трудом раздвигаем до половины шторы и принимаемся за дело. Она нарезать скотч и подавать снежинки, а я эти самые снежинки крепить к стеклу.

Уже почти три — скоро должна явиться с общего для преподавателей собрания у ректора куратор, и в преддверии ее появления в аудиторию вваливаются еще две группы — четвертый курс.

Я вижу Люкова сразу из своего закутка. Как всегда весь в темном, он заходит в толпе парней и немногочисленных девушек в лекционную и вместе со всеми останавливается оглядеть кафедру. Скупо кивает на приветствие каких-то малознакомых ему студентов, бросает сумку на стол и внимательно скользит глазами по головам.

Я не видела его с нашей последней встречи у него дома и с неожиданной тоской смотрю на высокую фигуру, чувствуя, что соскучилась по парню. Соскучилась по его холодному голосу, по уверенному развороту плеч, по обволакивающему ноздри мужскому аромату можжевельника и горького апельсина, и по пронизывающему, сканирующему меня насквозь, словно рентгеновский луч, льду карих колючих глаз.

«Что с тобой, Воробышек?» — задаюсь вопросом, и не могу найти ответ.

— Жень, ну ты тут сама закончишь, да? Ерунда же осталась! Вон, Рябуха скотч просит, не унимается. Пойду отнесу, — говорит, возвращая меня в реальность Петрова, и машет рукой невысокому чернявому парнишке, занятому новогодним плакатом. — Да сейчас, Юрок! Не вопи! Уже бегу!

— Хорошо, Лид, — соглашаюсь я, и вместо того, чтобы продолжать глазеть на Люкова, решаю заняться неоконченным делом.

Возле парня нарисовалась Лиза Нарьялова и еще одна, незнакомая мне девчонка. Троица улыбается, а я ловлю себя на том, что смотреть на них мне почему-то не нравится.

Я отворачиваюсь к окну, забираюсь по стремянке выше и клею к стеклу украшение. Отрываю от ленты серебристый дождик и вплетаю его в махровый узор снежинки. Отодвигаю рукой закрывающую обзор портьеру и оцениваю критичным взглядом общую рукотворную композицию, когда неожиданно срабатывает вибро-сигнал телефона, сообщая о приходе сообщения.

Я зажимаю кусок скотча зубами и привычно лезу рукой за трубкой в задний карман брюк, ожидая получить очередную эсэмэску от мамы или Крюковой. Но вместо весточки от них я вдруг читаю: