Гордая птичка Воробышек - Янина Логвин

«Привет. Как зачет?» — три слова от абонента под подписью «Илья Люков».

Илья не знает, что я в аудитории, понимаю я. Иначе вряд ли бы выбрал общение посредством телефона прямому вопросу. Но бежать к нему и сообщать при всех в голос как, мне неудобно, да и не хочется нарушать интимное тет-а-труа, и потому я отвечаю:

«Привет. Сдала».

«И?» — тут же спрашивает он.

«Тройка. Воспользовалась твоей работой. Спасибо».

Я выглядываю из-за портьеры и вижу, как парень отвлекается на короткий ответ русоволосой девушке. Она тут же что-то щебечет ему, кокетливо жмет плечиком и смеется. Отмахивается от какой-то шутки Лизы Нарьяловой — едкой и недоброй, судя по выражению лица девушки, а я получаю от Люкова следующее:

«Неплохо?»

Он усаживается на парту, опускает телефон на бедро и ждет — теперь его развлекает монологом красотка Нарьялова, а мне вдруг глядя на них, зная, насколько эти двое были близки, совсем не хочется ему отвечать.

«Воробышек?» — легко набивает Илья экранные клавиши пальцем руки. — «Так как?»

«Просто отлично!» — не скромничаю я.

«Довольствуешься малым? Как насчет повинной ренты? Или ты уезжаешь?» — тут же нескромно напоминает он о долге, и я откликаюсь:

«Нет. Конечно. Когда?».

Не знаю, что чувствуют стоящие перед Люковым девушки, но у меня появляется странное чувство, что Люков разговаривает только со мной. Даже вошедшая в аудиторию и встреченная всеобщим свистом и аплодисментами преподаватель термодинамики и физики — нарядная и счастливая, как никогда, София Витальевна, не мешает ему написать…:

«Завтра. Часа в два?»

…А мне ответить:

«Хорошо».

Студенты сбиваются у кафедры в шумящую толпу, старосты вручают Софии цветы и подарки, и кто-то шибко громкий и деятельный басистым криком сообщает о желании присутствующих сделать общее фото курса с любимым доцентом на память. Ромка Зуев — университетский репортер и самореализующийся на ниве университетских сплетен и событий журналист — взбирается на стул, настраивает фотоаппарат и начинает двигать сползающиеся к преподавателю ряды…

— Третий курс, куда прём, когда здесь старшие?! — невежливо рычит он. — Соблюдаем субординацию, блин! А ну-ка, лопухи, сдвигаемся! Парни, давайте девчонок вперед, а то за вашими широкими спинами наши ромашки затерялись! Девушки, больше радости на лица! Помните — фото уйдет в века! И не стесняемся! Обнимаем сильный пол и определяемся в симпатиях! Верка, Чернова! Ну дай Кравченко за талию подержаться, что ты как ни разу не Мона ни Лиза, да не укусит он тебя! Вот так! Ребята справа — все на кафедру! А вы всей компашкой вниз! Та-ак, кто тут у нас еще не в кадре…

Люков стоит рядом с парнем — Стасом, кажется, и вновь смотрит в толпу. Его талию обвивают руки блондинки, и это обстоятельство, похоже, совсем не смущает его. Он то поднимает телефон, то опускает, то хмуро оглядывается на дверь… Отвечает коротко на чей-то звонок… И вдруг, словно в каком-то неожиданном порыве, пишет мне:

«Воробышек, ты где?»

Я опираюсь спиной об откос окна и замираю. Странный вопрос для Люкова. Какая ему разница «где»? Он так же неожидан для меня, как незнакомое раздражение, появившееся в груди при взгляде на парня. И какая разница мне, кто с ним рядом?

Я оборачиваюсь, отодвигаю портьеру и вижу, как рука Ильи опускается на спину девушке. Она тут же улыбается и теснее прилипает к нему под ободрительные крики Зуева: «Теснее, еще теснее сдвиньсь! Уши из кадра торчат! Ну, все влезли?». Перебрасывает накрученные локоны на плечо и игриво приподнимает к подбородку плечико — стройное и красивое.

— Стоять! Воробышек! Женька, ты где?! — кричит от кафедры верный Колька и, заметив мои ноги на стремянке, оставив у бока скучающую Петрову, командует: — Зуев, подожди!

— Здесь, Коль! — отвечаю я, машу рукой и легко спрыгиваю со стремянки. Мне не хочется заставлять ждать такое количество людей, а потому я бегу по проходу и с визгом влетаю в протянутые руки Невского. Не знаю, что творится у парня в голове, но он хватает меня на руки, подкидывает, и, смеясь, становится в первом ряду.

— Теперь все! — кричит Ромке, и тот, прыская от смеха, делает общие снимки. — Поймалась, птичка! Чиизз!

Я чувствую колючий взгляд Люкова вспыхнувшим затылком, хоть и стараюсь не смотреть на него, но Невский не спускает меня с рук, дурачась, даже тогда, когда народ расползается от кафедры и чествует преподавателя.

— Женька, не начинай! — кривится парень на мой решительный отказ явиться вечером на общую для факультета клубную вечеринку и угрожающе скалится. — Именинникам отказывать нельзя! Скажи, Лид! — обращается за помощью к Петровой.

— Нельзя, Воробышек! — кивает девушка и тут же отворачивается к рассказывающему новогодний анекдот Рябухе.

— Колька! Отпусти сейчас же! Сказала ведь, не могу! — прошу я друга, дергая его за рукав рубашки. — Ну, правда, Коль, не могу. У меня работа, ты же знаешь.

— Я? — удивляется парень и ведет плечом. — Понятия не имею! Какая работа, Жень? — вдруг обижается. — Между прочим, двадцать лет один раз в жизни бывает! А тут еще такой тусняк серьезный намечается. Ну, хочешь, я тебя после работы заберу, все равно с ребятами такси брать будем? Хочешь?

— Посмотрим, Коль, — уклоняюсь я от прямого ответа и вырываюсь из цепких рук. Чмокнув парня на прощание в щеку и пожелав ему в день рождения удачи, вылетаю из аудитории и мчусь домой — у меня впереди рабочая смена в магазине.

Странно, но за последнее время мне приходится второй раз делать парню подарок. Еще утром я ничего не знала о дне рождения Невского, а сейчас, за десять минут до конца смены, я стою в отделе канцтоваров и верчу в руках подарочный вариант ручки, думая о друге. Я ничуть не сомневаюсь, он сдержит слово и заедет за мной, как бы я не убеждала его в своем нежелании идти в клуб, и хочу найти весомый аргумент — при решительном отказе идти на вечеринку все же заверить парня в дружбе.

— Ну что, берете? — спрашивает меня миловидная девушка, торопя с покупкой, и я согласно киваю. Немного дороговато для моего кошелька — да что там, почти вся моя скупая наличность! — но я уверенно иду к кассе и расплачиваюсь.

Колька тоже подготовился. Он перехватывает меня на выходе, вваливается в магазин в компании двух веселых парней, Рябухи и Петровой, и в ультимативной форме сообщает о своем твердом намерении сопроводить птичку тотчас же на университетский тусняк.

Конечно, я отказываюсь. Говорю, что устала, представления не имею, что могла там забыть, и главное, что мне все это не интересно! Но умильно-обиженная рожица Невского, угрозы застрелиться на месте и заверения в страшном проклятии, что падет на голову каждого, кто посмеет в день рождения отказаться от его общества, — довершают дело. Я с чувством глубокой печали и безысходности вздыхаю и нехотя киваю головой. Еду с ребятами в общежитие и в течение «щедро» отведенных мне на сборы пяти минут стараюсь хоть немного перевести подуставший за день дух и привести в порядок внешний вид.