При блеске дня - Джон Пристли

— Да, но теперь их здесь нет.

— Где Никси? Небось он знает.

— Может быть, да только я его не видел. Я сам пятнадцать минут назад пришел. Вы же мне велели заглянуть с утра к Хейли, помните?

— Велел, правильно. Ну и где же Никси? И что самое главное — где образцы? Не под землю же они провалились! Где-то тут лежат… Давай еще поищем, малый.

Мы все еще искали кроссбреды, когда из конторы вышел Крокстон.

На его неприятном лице пряталась злорадная ухмылка, быть может, в подергивающихся усах. Он важно кашлянул.

— Чего тебе? — уставился на него Экворт.

— Утром заходил Никси, — начал Крокстон.

— Что значит «заходил»? — мгновенно вспыхнул Экворт.

— Он торопился на лондонский поезд, — самодовольно пояснил бухгалтер. — И зашел за образцами.

— Ах он черт! — взревел Экворт. — Хочешь сказать, Никси укатил в Лондон с нашими образцами, не отпросившись у меня или мистера Элингтона? Кто велел ему ехать в Лондон? Кто разрешил взять образцы?

Крокстон пожал плечами и пощупал свои усы.

— Видимо, начальство распорядилось. В конце концов он ведь их представитель, так?

— Первый раз слышу, — тихо ответил Экворт, сверля Крокстона злым взглядом. — А вот ты, как я вижу, давно в курсе. Пройди-ка сюда, Крокстон, и закрой за собой дверь. Потолкуем.

— Я занят…

— Закрывай чертову дверь! — рявкнул Экворт.

Крокстон повиновался, закрыл дверь и с опаской замер возле нее.

— Давай потолкуем, — тихо продолжал Экворт. — Мы с тобой никогда особо не ладили, и вины в этом не меньше моей, чем твоей. Но все же ты должен быть на стороне мистера Элингтона, на стороне нашего филиала. А мы что видим? Ты с первого дня стал якшаться с Никси, небось наболтал ему всякого. Я твою породу знаю: своей головы на плечах у тебя нет. Когда Никси тут объявился, ты подумал: «Ага, малый смекалистый, да к тому же из Лондона — надо с ним дружить». Ну так вот, ум у Никси и впрямь острый, этого не отнять — такой острый, что обрезаться недолго. Ты должен понимать: такие ребята приезжают не для того, чтоб учиться торговле. Торговля для слабаков и простаков, думают они. Когда я уйду, а мистера Элингтона выживут, дело достанется вам с Никси. И я не удивлюсь, если однажды утром ты придешь в контору, а твой дружок на пару с дядей уже все продал. Когда это случится, не проси у меня работы, потому что я и тридцати шиллингов в неделю тебе не дам…

— Пропади ты пропадом со своей работой, Экворт… — начал Крокстон, побелев от гнева. Его нос и усы дрожали.

— Я закончил, Крокстон, — резко оборвал его Экворт. — Больше мне сказать нечего. Впрочем, нет, тебе будет приятно знать, что ты приложил руку к развалу одной из лучших торговых фирм Браддерсфорда. И добра с этого не выйдет ни тебе, ни другим. Ну, все, за работу.

После ухода Крокстона Экворт с силой выдохнул в пустую трубку, оперся на стойку и погрузился в мрачные мысли.

— Мистер Элингтон ведь еще не пришел? — наконец спросил он. — Кажется, он собирался с утра заехать на чесальную фабрику Уэбли?

Я кивнул и рискнул задать вопрос:

— Это правда… ну, что вы сказали Крокстону про планы Никси?

— Так, малой, — с подчеркнутым браддерсфордским выговором буркнул он, — это не для твоих ушей было сказано. Ты здесь вообще ни при чем, мелкая сошка, хоть и пишешь для «Ивнинг пресс» и воображаешь о себе всякое, понятно?

— Понятно, мистер Экворт, — ответил я. — Я и не думал вмешиваться. Но ведь я тоже здесь работаю, конечно, мне хочется знать, что происходит.

— Твоя правда, малый, твоя правда. И я сам помог тебе получить эту работу, потому что знал твою матушку. — Минуту-другую он молчал. — Я дам тебе совет, Грегори, а ты слушай и мотай на ус. Когда ты чуешь, что дело неладно, сразу же начинай противиться этому что есть мочи. Не сдавайся, потому что иначе тебя будут теснить и теснить к краю, покуда не поймешь, что бороться уже поздно. А потом еще один крохотный толчок — и ты уже летишь с обрыва.

(В будущем, когда я оказался на войне, а потом устроился в газету и на киностудию, я часто вспоминал слова Джо Экворта. На моих глазах достойных, но слабых людей сталкивали с обрыва лишь потому, что они поздно начали сопротивляться. Многие считали меня слишком вспыльчивым и агрессивным — возможно, они были правы. Но я лишь следовал мудрым наставлениям Джо Экворта. Двадцать лет спустя фашисты показали всему миру пример такой наступательной тактики, и растерянное движение жертвы к краю пропасти мы назвали «политикой умиротворения».)

Я понял, что Экворт имеет в виду мистера Элингтона, который должен был сразу же высказать свою точку зрения лондонскому начальству, когда они еще только собирались прислать сюда Никси. Я промолчал. Мы стали подбирать новые образцы для Гетеборга и Бреслау, и за работой Экворт разговорился.

— Вот что я тебе еще скажу, малой. Когда человек хочет обучиться ремеслу, вреда от него не будет. Потому-то я и не люблю эдаких умников: они не выучиться хотят, а как можно быстрее нажиться. Их стало очень много, а скоро станет еще больше. Это новая лондонская манера: ты ни черта не смыслишь в торговле, ни черта не знаешь о шерсти, но зато увидел возможность быстро подзаработать. Поэтому сегодня будет шерсть, а завтра еще что-нибудь. Вот увидишь, этот Никси и его дядя Бакнер после шерсти займутся пилюлями для печени, потом хлопком, потом автомобилями… На само дело им плевать, главное — нажива. Ты ведь слыхал наши споры с Ноттом о социализме… так вот, когда речь заходит об этой новой породе, которые знай только деньги считают, я на его стороне. Если человек всерьез берется за дело — будь то шерсть, хлопок, сталь, лес или что угодно, — он уважает свой труд и заботится о клиентах. Этим же умникам плевать на клиентов, они сегодня здесь, а завтра там, и уважают они только одно: деньги. Говорю тебе, малый, добра от них не будет не им самим, ни остальным. Попомни мои слова.

Я так и сделал. Джо оказался прав. За тридцать лет я не раз в этом убеждался: все, кто по-настоящему знал и любил свое дело, внутри были людьми порядочными и честными. Те же, кто думал только о деньгах и прибыли, всегда оставляли неприятный осадок. В кинематографе, который с самого начала притягивал любителей наживы, разница между двумя этими категориями людей особенно заметна. Все плохое в кино принесли именно те, кого привлекла возможность быстро и много заработать. Разумеется, большинство истинных художников тоже любят деньги — да и кто их не любит в мире, где богатство открывает столько дверей и окон? — однако движет ими любовь к кино и желание его снимать; в этом их главное отличие.

Вскоре после этой речи Экворта в контору вернулся мистер Элингтон. Он сразу прошел в комнату для образцов.

— На чесальной фабрике возникли кое-какие трудности, Джо… — начал он, а потом осекся. — Что случилось?

— Джон, нам надо поговорить. — Экворт подошел вплотную к нему и тихо продолжал: — Я долго терпел этого мерзавца в основном ради тебя, но теперь с меня хватит. Мало того что Никси укатил в Лондон, никому не сказав, он еще и прихватил с собой комплект образцов!

— Ах вот как! — воскликнул мистер Элингтон. — Что он творит?

— То, о чем я тебя предупреждал, — сухо ответил Экворт.

— Джо, пойдем в мой кабинет, — спешно проговорил мистер Элингтон.

Больше я ни слова не услышал, только время от времени из кабинета доносились крики беснующегося Экворта. Через полчаса я отправился в испытательный центр, и Экворт куда-то ушел: весь день мне помогал мистер Элингтон. Дважды он отходил к телефону — звонили из Лондона. А в пятницу, когда мы с Эквортом остались вдвоем и готовили к отправке новые образцы, он сообщил мне новость.

— Что ж, Грегори, — сказал Экворт, — мы собираем вместе последнюю партию. Я ухожу.

Я растерянно уставился на него:

— Как… насовсем?

— Да, насовсем. Сэм Хейли уже несколько лет предлагает мне место в его фирме, так что теперь я буду работать на Сэма. Он мой давний друг и сам себе хозяин, никакие лондонцы ему не указ. И все же мне жаль с тобой расставаться. Мы хорошо ладили. То есть… ты, конечно, не раз попадал мне под горячую руку. Но я желал тебе только добра, малыш Грегори.

— Знаю, — все еще не сводя с него глаз, ответил я. Мне никак не удавалось представить комнату для образцов без Экворта. Она станет совсем другой — тесной, холодной и унылой. — Я не хочу, чтобы вы уходили.

— Я тоже не хочу, — пробормотал он оглядываясь. — В этой каморке мне хорошо работалось… я буду по ней скучать. — Затем Экворт подошел ближе и пристально посмотрел на меня. У него были умные воспаленные маленькие глаза, и всякий раз когда я их вспоминаю, то вижу их именно такими. — Послушай, малый, что ты надумал делать со своей жизнью? Пора тебе решать.

Я уже все решил.

— В торговле я не останусь, мистер Экворт. Хочу заняться сочинительством.