Лионесс: Мэдук - Джек Вэнс

Королева взяла у горничной очищенный инжир: «Достаточно! Прекрасные, сочные, спелые плоды, сладкие, как мед — но я уже почти наелась». Повернувшись к воспитательнице, Соллас сказала: «Продолжайте обучение, как прежде. Больше ничего не могу посоветовать».

«Но вы же слышали, какие у нас возникают проблемы!»

«Все это может быть совпадением, игрой воображения или даже истерическими припадками. Нельзя допускать, чтобы мелкие неприятности сбивали нас с правильного пути!»

Леди Дездея продолжала протестовать, но королева подняла руку: «Ни слова больше! Я слышала все, что хотела слышать».

Тянулись сонные летние дни. На рассвете свежая роса покрывала лужайки и звонкий птичий щебет далеко разносился по холмам. За ярким полуднем следовал золотистый вечер, завершавшийся оранжевым закатом с желтыми и красными сполохами. Серовато-синие сумерки опускались на Саррис, и наступала звездная ночь: Вега стояла в зените, на юге сиял Антарес, Альтаир указывал на восток, а Спика — на запад. Так как отчеты леди Дездеи не приводили ни к каким мерам со стороны королевы, воспитательница принцессы нашла удобный способ выполнять свои обязанности. Мрачным, монотонным голосом она перечисляла задания, порученные Мэдук, и сроки их выполнения, после чего с презрительной усмешкой, негодующе выпрямившись, уходила и больше не уделяла внимания ни успехам принцессы, ни ее поведению. Мэдук считала такую систему вполне удовлетворительной и читала только те книги, которые ее интересовали. В свою очередь, леди Дездея обнаружила, что такой подход к воспитанию существенно облегчает ее собственную жизнь. Соллас была довольна тем, что ей больше не жаловались на прегрешения принцессы, и в беседах с королевой Дездея избегала всякого упоминания о Мэдук.

Проведя неделю в относительном спокойствии, Мэдук осторожно упомянула о Тайфере и о том, что ему нужен моцион. Леди Дездея раздраженно ответила: «Ездить на пони вам запретила не я, а королева. Поэтому я не могу дать вам такое разрешение. Совершая верховые прогулки, тем самым вы рискуете навлечь на себя неудовольствие ее величества. А мне все равно!»

«Благодарю вас, — склонила голову набок Мэдук. — Я боялась, что вы станете ругаться».

«Ха-ха! С какой стати я стала бы биться головой об стену?» Дездея собралась было уйти, но остановилась и обернулась: «Скажите — где вы научились отвратительному трюку, сводящему скулы и заставляющему стучать зубы?»

«Трясозубке? Меня научил волшебник Шимрод, чтобы я могла защищаться от мучителей и тиранов!»

«Гм!» — леди Дездея удалилась. А Мэдук тут же направилась в конюшню, приказала сэру Пом-Пому седлать Тайфера и приготовить его к верховой прогулке по королевским паркам.

Глава 5

Шимрод прибыл в столицу Лионесса в компании Друна; там Друн, в сопровождении Эймери, взошел на борт тройского торгового суденышка, направлявшегося в Домрейс. Шимрод стоял на набережной и смотрел им вслед, пока рыжеватые паруса не исчезли за горизонтом, после чего устроился в ближайшей гостинице и присел отдохнуть за дощатым столом в тени виноградных лоз. Заказав жареную колбасу и кружку эля, он размышлял о том, что ему могла уготовить судьба на протяжении следующих нескольких дней.

Для него настала пора отправиться в Свер-Смод на собеседование с Мургеном и узнать все, что требовалось узнать. Перспектива эта его не радовала. Мрачноватый нрав великого чародея вполне соответствовал безрадостным, темноватым коридорам и залам его цитадели — на лице Мургена слабое подобие улыбки было эквивалентно безудержному взрыву хохота у человека, не столь отягченного ответственностью. Шимрод хорошо понимал, чего следовало ожидать в Свер-Смоде, и внутренне подтянулся: если бы Мурген встретил его с широкой улыбкой, дружески похлопывая по плечу, Шимрод решил бы, что чародей окончательно спятил.

Покинув гавань, Шимрод заглянул в булочную и купил две большие медовые коврижки, упакованные в тростниковые корзинки. Одна коврижка была покрыта измельченным изюмом, другая — орехами. Забрав корзинки с прилавка, Шимрод вышел из лавки и тут же завернул за угол, направляясь на задний двор. Пекарь, уверенный в том, что покупатель решил облегчиться, выбежал вдогонку с возражениями: "Постойте, постойте, сударь! У меня здесь не уличный нужник! От булочной должен исходить только аппетитный запах свежеиспеченного хлеба!" Оказавшись на заднем дворе, пекарь озирался по сторонам: "Где вы, сударь?" Ему послышалось какое-то бормотание, внезапный порыв ветра взметнул небольшой вихрь пыли и соломы. Что-то смутное выскользнуло из этого вихря, сразу исчезнув в небе. Шимрода на заднем дворе не было.

Задумчиво опустив голову, пекарь медленно вернулся в лавку, но никому не стал рассказывать о случившемся, опасаясь заслужить репутацию записного враля или сумасшедшего.

Шимрод опустился на каменную площадку высоко на восточных склонах Тих-так-Тиха, откуда открывался широкий вид на Тантревальский лес, темневший до самого горизонта. Над головой вздымались стены Свер-Смода: груда тяжеловесных прямоугольных громад, словно беспорядочно сложенных и сращенных на нескольких уровнях бок о бок или одна на другой, с тремя неравновеликими башнями, торчавшими над всей этой массой подобно часовым, озирающим окрестности.

Путь к замку преграждала каменная стена высотой почти в два человеческих роста. Над арочным проходом в стене висела доска с грозной надписью черными буквами — раньше Шимрод ее не замечал:

Остановившись в проходе, Шимрод приоткрыл чугунные ворота и заглянул на внутренний двор. С тех пор, как он побывал здесь в последний раз, ничто не изменилось. Двор охраняли знакомые грифоны: темно-зеленый в крапинку Вус и багровый Вувас, с чешуей оттенка запекшейся крови или сырой печени. Устрашающие твари в панцирях из толстых роговых пластинок были в полтора раза выше и шире рослого человека. На голове Вуса торчал гребень из шести черных шипов — будучи тщеславен, он прикрепил к ним разнообразные медали и эмблемы. На черепе Вуваса, спускаясь на загривок, топорщилась жесткая красновато-черная щетина. Не желая ни в чем уступать коллеге, Вувас украсил гриву несколькими крупными жемчужинами. В данный момент грифоны сидели у сторожевой будки, склонившись над шахматной доской из чугуна и кости. Каждый раз, когда тот или иной передвигал какую-либо из четырехдюймовых фигур, та издавала восклицание — презрительное, возмущенное, потрясенное, а иногда и одобрительное. Часовые, однако, пропускали замечания фигур мимо ушей и делали ходы, исходя из своих собственных соображений.