Гоголь в Москве (сборник) - Дмитрий Ястржембский

Константиновский нередко приезжал в Москву из Ржева, где он жил. Иногда он останавливался у А. П. Толстого. Его приезд в Москву в конце января 1852 года имел роковые последствия для Гоголя. Одинокий, измученный внутренними противоречиями, подавленный творческой неудовлетворенностью в работе над вторым томом «Мертвых душ», Гоголь оказался полностью не защищенным от его зловещего воздействия. Доктор А. Т. Тарасенков рассказывает, что Константиновский «прямо и резко, не взвешивая личности и положения поучаемого, с беспощадною строгостью и резкостью проповедовал» Гоголю, «как ничто земное не должно нас прельщать… для чего нам нужны силы?., разговоры этого духовного лица… так сильно потрясали его, что он однажды, не владея собою, прервал его речь и сказал ему: „довольно, оставьте, не могу долее слушать, слишком страшно“»33. «Трудно, право, представить сцену более разительного контраста… — пишет Ив. Щеглов. — Гоголь, великий Гоголь, беспощадный сатирик, гениальный провидец сердца человеческого — бледный, потрясенный, почти скованный от ужаса в своем кресле… и перед кем же? Перед невзрачным и полуневежественным, исступленным попом, пугающим его больное воображение… Окончание трагедии — известно… Непосредственно вслед за отъездом о. Матвея с Гоголем началась та, так сказать, „духовная агония“, которая повлекла за собой стремительное физическое разрушение»34.

Это подтверждается и А. Т. Тарасенковым, общавшимся с Гоголем в последние дни его жизни: «С этих пор он бросил литературную работу… стал есть весьма мало, хотя повидимому… жестоко страдал от лишения пищи… и сон умерял до чрезмерности… Это все не могло не обнаружить на его организм сильного действия»35.

5 февраля Константиновский уехал в Ржев, а через несколько дней, в ночь с 11 на 12 февраля, Гоголь сжигает рукопись второго тома «Мертвых душ». Подавленный свершившимся, он впадает в полную апатию и упорно отказывается от медицинской помощи. Силы его катастрофически падают. В 8 часов утра 21 февраля 1852 года Гоголь скончался.

Коронованный держиморда Николай I всю свою жизнь боролся с духовным ростом русского народа и в жгучей ненависти преследовал прогрессивные силы русского общества. Не было предела подлости для беспощадной расправы с носителями передового, живого русского слова: от пуль подставных убийц погибли А. С. Пушкин и М. Ю. Лермонтов, саблями горцев был изрублен писатель-декабрист А. А. Бестужев-Марлинский, сданного в солдаты поэта А. И. Полежаева сгноили в чахотке, лишь смерть спасла от сырых казематов Петропавловской крепости В. Г. Белинского. В этот скорбный перечень жертв следует включить и Гоголя, сломленного и затравленного сворой лицемерствующих святош и злобствующих мракобесов.

Вся Россия с великой болью оплакивала кончину вдохновенного писателя-гражданина, автора «Тараса Бульбы», «Ревизора», «Мертвых душ». В № 24 от 23 февраля «Московские ведомости» писали: «В четверг, 21-го февраля, в 8 часов утра, скончался Николай Васильевич Гоголь. Эти простые слова скорбно отзовутся во всех концах русского мира… Русской мысли и слову покойный оказал бессмертные заслуги. Его влияние на умы было глубоко и обширно. Его произведения, исполненные неистощимой жизни, останутся навеки дорогим достоянием народа». Трудно представить сейчас все действие этой краткой заметки, если даже весть о том, что жизнь Гоголя в опасности, взволновала всю Москву. Доктор А. Т. Тарасенков вспоминает: «В Москве уже прослышали о болезни Гоголя. Передняя комната была наполнена толпою почитателей таланта и знакомых его; молча стояли все со скорбными лицами… Казалось, каждый готов был поплатиться своим здоровьем, чтобы восстановить здоровье Гоголя, возвратить отечеству его художника…»1

Все слои московского населения скорбно переживали тяжелую утрату. Е. В. Салиас писал М. А. Максимовичу, что комната, где было выставлено тело покойного, «не вмещала числа посетителей»2. Грустные лица можно было видеть и в дворянской гостиной, и в аудитории университета, и в группе простолюдинов на улице. Уже упоминавшийся нами крепостной лакей Ф. Д. Бобков в день смерти писателя с горечью записывает в своем дневнике, как он, замученный от посылок барыни, чтобы согреться, «зашел в трактир и узнал, что скончался Николай Васильевич Гоголь. На Никитском бульваре, в доме графа Толстого, где жил Гоголь, весь двор был полон карет… Гоголь был настолько беден, что даже фрака порядочного не имел. Я видел Гоголя несколько раз, когда он приходил к Хомякову. Я хорошо помню его острый нос и сгорбленную фигуру с опущенной вниз головой. Вечером стал читать „Мертвые души“»3.

22 февраля вечером тело Гоголя как почетного члена Университета было перенесено для отпевания в университетскую церковь (Моховая, № 9). Гроб вынесли Н. В. Берг, А. Н. Островский, Е. М. Феоктистов и несколько студентов. Стоял глубокий снег при легком морозе. Процессия двинулась по Никитскому (ныне Суворовскому) бульвару, по маршруту одиноких прогулок Гоголя. У Никитских ворот гроб был передан студентам. Е. М. Феоктистов тогда же писал И. С. Тургеневу: «Огромная университетская церковь не вмещала народу… даже ночью приходил народ поклониться ему. Можно сказать, что вся Москва перебывала у гроба»4. Известный гравер Иордан сообщал другу Гоголя, художнику А. А. Иванову: «Стечение народа в продолжение двух дней было невероятное… два дня не было проезду по Никитской улице. Он лежал в сюртуке… с лавровым венком на голове, который при закрытии гроба был снят… Каждый жаждал обогатить себя сим памятником»5. Из университетской церкви гроб Гоголя вплоть до Даниловского кладбища несли также на руках. Вынесли его из церкви профессора Н. Б. Анке, Т. Н. Грановский, П. Н. Кудрявцев, Ф. Л. Морошкин и С. М. Соловьев. «За гробом пешком шло несметное число лиц всех сословий… Нить погребения была так велика, что нельзя было видеть конца поезда», — писал Е. В. Салиас М. А. Максимовичу6.

Университетская церковь Святой Татианы, где состоялось отпевание Н. В. Гоголя

Вся Москва приняла участие в похоронах Гоголя. Столь широкое участие населения в них встревожило московские власти. Московский генерал-губернатор Закревский снизошел до роли простого полицейского и лично наблюдал за всеми процессиями. 29 февраля он доносил шефу жандармов графу Орлову: «Приказано было от меня находиться полиции и некоторым моим чиновникам, как при переносе тела Гоголя в церковь, так равно и до самого погребения. А чтобы не было никакого ропота, то я велел пускать всех без исключения в университетскую церковь. В день погребения народу было всех сословий и обоего пола очень много, а чтобы в это время все было тихо, я приехал сам в церковь»7.