Проклятая игра - Клайв Баркер

— Ты в порядке, детка? — спросил он.

Когда ее глаза открылись, ему пришлось закусить губу, чтобы не вскрикнуть. Это была не Кэрис. Кто-то чужой смотрел на него сквозь решетку пальцев — какое-то первобытное создание, всплывшее со дна моря; черные косящие глаза с серыми зрачками уставились на Марти, и он чувствовал в них нутряную ненависть.

Галлюцинация длилась лишь два удара сердца, но он успел взглянуть на тело девушки и снова — в ее лицо, встретив тот же взор.

— Кэрис?

Ее веки затрепетали, веер пальцев сомкнулся на лице. Безумный момент; Марти замер, ожидая возвращения. Ее руки упали, лицо изменилось. Нет, конечно, это она, только она. Она здесь, она улыбается ему.

— Ты в порядке? — поинтересовался он.

— О чем ты думаешь?

— Я люблю тебя, детка.

Кэрис что-то пробормотала и упала на него. Они полежали так несколько минут, пока его член уменьшался в остывающей смеси их телесных жидкостей.

— Как ты? — спросил он немного спустя, но девушка не ответила. Она спала.

Марти осторожно подвинулся и выскользнул из-под нее. Кэрис лежала около него, ее лицо было бесстрастно. Он поцеловал ее груди, лизнул ее пальцы и уснул мертвым сном рядом с ней.

32

Мамолиан чувствовал тошноту.

Эта женщина — нелегкая добыча, несмотря на все сентиментальные претензии на ее душу. Но можно было ожидать, что она окажется сильной. Она из породы Уайтхеда — крестьянская кровь, воровская кровь — хитрая и грязная. Она не знала, что делает, но поборола его той самой похотливостью, какую он не выносил.

Однако слабости — а у нее их много — делают ее уязвимой. Мамолиан использовал героин, чтобы получить доступ к Кэрис, пока та мирно покоилась в точке безразличия. Наркотики искривили ее восприятие, что сделало вторжение менее заметным. Ее глазами Мамолиан видел дом, ее ушами слушал, бестолковые разговоры здешних обитателей, вместе с ней чувствовал — с отвращением — их одеколоны и их напыщенность. Она была превосходным шпионом, живущим в самом центре вражеского лагеря. Проходили недели, и ему становилось все легче проскальзывать в нее и выходить незамеченным. Это сделало его беспечным.

Беспечно не осматриваться перед прыжком и проникать в ее голову, не проверив, чем она занимается. Он даже не предполагал, что может застать ее с телохранителем, а когда понял, то было поздно: он уже разделял их смехотворное исступление, заставившее его содрогнуться. Он не повторит такой ошибки.

Он сидел в пустой комнате пустого дома, купленного для себя и для Брира, и пытался забыть пережитую бурю и взгляд Штрауса, брошенный на девушку. Увидел ли этот громила его лицо за ее лицом? Кажется, да.

Впрочем, не важно; никто из них не останется в живых. Умрет не только старик, как Мамолиан планировал вначале. Все прочие: его прислужники, его холопы, — все пойдут в расход вместе с хозяином.

Воспоминания о напоре Штрауса не оставляли Европейца Мамолиан испытывал неутолимое желание очиститься. Стыд и отвращение терзали его.

Он слышал, как Брир ходит внизу — готовиться сотворить или уже сотворил очередное злодеяние. Мамолиан сосредоточился на чистой стене напротив, но, сколько ни пытался избавиться от перенесенной травмы, все еще чувствовал вторжение: пульсацию в голове, жар совокупления.

— Забудь, — произнес он вслух.

Да, надо забыть их темный огонь. Он не представляет опасности. Нужно видеть только вакуум, пробел — то, что обещает пустота.

Внутренности Мамолиана дрожали. Под его пристальным взглядом краска на стене как будто мерцала Сладострастные извержения пятнали ее чистоту; иллюзия, но ужасающе реальная. Что ж, если не получается забыть непристойности, можно трансформировать их. Не так уж сложно перекрасить секс в насилие, превратить вздохи в крики, дрожь — в конвульсии. Грамматика та же самая, только пунктуация другая. Он представил, как любовники умирают вместе, и почувствовал, что тошнота отступает.

Что есть их существование перед лицом пустоты? Мгновение. Их обещания? Претензии.

Мамолиан успокаивался. Воспаление на стене через несколько минут спало и ушло со слабым отзвуком той самой пустоты, в которой Европеец так нуждался. Жизнь приходит и уходит. Но отсутствие, он знал, вечно.

33

— О, ведь тебе звонили. Билл Той. Позавчера.

Марти поднял глаза от тарелки с бифштексом, посмотрел на Перл и скорчил гримасу:

— Почему ты мне не сказала?

Она выглядела виноватой.

— Я тогда совсем потеряла терпение от проклятой толпы. Я оставила тебе записку…

— Я ничего не получил.

— В блокноте за телефоном.

Записка все еще лежала там: «Позвони Тою» — и номер. Марти набрал его и ждал почти минуту, пока на другом конце сняли трубку. Это был не Той. Ответила женщина; она говорила мягким растерянным голосом, размазанным, словно от большого количества выпитого.

— Могу я попросить Уильяма Тоя? — спросил Марти.

— Он ушел, — ответила женщина.

— Ага. Понятно.

— Он не вернется. Никогда. — Голос звучал как-то необычно. — Кто ему звонит?

— Это не важно, — ответил Марти. Он инстинктивно не хотел назвать свое имя.

— Кто это? — повторила она.

— Простите, что побеспокоил вас.

— Кто это?

Он бросил трубку, прервав шипящую настойчивость на том конце провода. И только тогда почувствовал, что его рубашка пропиталась холодным потом, внезапно выступившим на груди и на спине.

В любовном гнездышке в Пимлико Ивонна еще часа полтора пыталась добиться ответа на свой вопрос, прежде чем положила трубку. Затем отошла и присела. Кушетка была влажной: большие липкие пятна расползались от того места, где Ивонна обычно сидела Она предполагала, что с ней что-то случилось, но не могла сообразить, как и что. Также она не могла объяснить, почему мухи собирались вокруг и покрывали ее тело, волосы, одежду.

— Кто это? — спросила она снова.

Вопрос казался вполне уместным, хотя она уже не разговаривала с незнакомцем по телефону. Ее руки с ободранной кожей, кровь в ванной после душа, ужасающее отражение в зеркале — все это вызывало тот же гипнотизирующий интерес: «Кто это?»

Кто это? Кто это? Кто это?

VI

Дерево

34

Брир ненавидел этот дом. Он был холодным, а жители квартала — безжалостны. Он попадал под подозрение, едва выходил на улицу. Для этого, он признавал, имелись причины. За последние недели вокруг него начал распространяться запах — тяжелый липкий дух. Брир почти стыдился его, когда приближался к какой-нибудь красотке, одиноко стоявшей у школьной ограды; он боялся, что она сейчас зажмет пальцами нос, фыркнет и убежит, прокричав ему обидные слова. Когда они так делали, ему хотелось умереть.