Близнецы. Черный понедельник. Роковой вторник - Никки Френч

– Хорошо.

– А-а, есть и пункт номер четыре: встретиться со своим наставником. Он ведь у вас еще есть?

– Он в спячке.

– Возможно, пришло время его разбудить. И не мучайтесь так. Это вам не идет.

Фрида встала.

– Я хотела спросить у Джозефа, не сможет ли он отвезти меня в Кембридж. Но, похоже, я выбрала не очень удачный момент для такой просьбы.

– Думаю, они уже закончили. – Рубен подошел к лестнице и завопил: – Джозеф! Есть минутка?

Сверху до них донесся приглушенный крик, и вскоре по лестнице спустился Джозеф – босиком. Когда он заметил Фриду, то откровенно смутился.

Фрида возвращалась через Риджентс-Парк, глубоко засунув руки в карманы пальто. Холодный северный ветер дарил облегчение, заглушал мысли. Перейдя Юстон-роуд, она зашла в магазин и купила пачку макарон, бутылочку соуса, пакет салата и бутылку красного вина. Подойдя к входной двери своего дома, она стала искать в сумочке ключи, когда кто-то коснулся ее плеча, заставив ее подпрыгнуть от неожиданности.

– Алан! – воскликнула Фрида. – Что вы, черт возьми, здесь делаете?

– Простите. Мне нужно поговорить с вами. Я не могу ждать.

Фрида беспомощно огляделась. Она чувствовала себя диким животным, за которым проследили до самого логова.

– Вы знаете правила, – сказала она. – Мы должны их придерживаться.

– Я знаю, я знаю, но…

Его голос звучал умоляюще. Пальто было застегнуто не на те пуговицы, волосы были взъерошены, лицо покрылось пятнами от холода. Фрида уже достала ключи, и теперь они раскачивались у самого замка. У нее было много правил, но абсолютное, неприкосновенное гласило: никогда не впускать пациента в свой дом. Пациенты всегда мечтали о том, чтобы пробраться в ее жизнь, выяснить, какая она на самом деле, получить над ней власть, делать с ней то, что она делала с ними, узнать ее тайны. Но в последнее время столько правил уже было нарушено… Она вставила ключ в замок и повернула его.

– Пять минут, – строго произнесла она.

Он вытянул перед собой руку. Пальцы превратились в тонкие веточки. Теперь никто не захочет его съесть. Грязные босые ноги – больше не ноги. Это корни, пробирающиеся в землю, и скоро он не сможет двигаться.

Но они разрывали его и обматывали во что-то, и он чувствовал, как трещат его веточки, корни засовывают в мешок, рот забивают землей – и он попадает в новую, тесную темноту. Они везут его на рынок. Этот поросенок поедет на рынок. Кто даст за него золотую монету? Его схватили и оторвали от пола, а потом он упал на самое дно мешка. Голоса довольно ворчали что-то и произносили грубые слова, а ведьма кричала: «Саймон говорит, Саймон говорит!» Но Саймон ничего не говорил, потому что рот у него был заклеен, а голос полностью пропал.

Бух, бух, бух… Затем он понял, что лежит на чем-то твердом, и тут над головой у него что-то грохнуло. Темнота стала еще темнее, и появился новый запах, масляный и насыщенный. Он услышал громкий кашель, треск и гул – звуки, очень похожие на те, которые издавала ведьма-кошка, вонзая когти в его израненное тело, только более громкие. Его подбрасывало то вверх, то вниз, и каждый раз голова ударялась о твердую поверхность.

Затем он снова замер. Раздался щелчок, и он почувствовал, как чьи-то пальцы безжалостно мнут его, не вынимая из мешка, замыкаются на плече, на онемевшей ноге. Он понимал, что его тело разваливается на куски, потому что боль омывала его неумолимой рекой, забираясь в каждую трещину. Он не знал, как будет «за что», и не мог припомнить, как будет «пожалуйста». Ничего не осталось. Не осталось никакого Мэтью. Его волокут по земле, голова подпрыгивает на неровностях. Холодно… Как же холодно! Холод обжигает огнем. Что-то загремело и вспучилось, и голос снова что-то проворчал, и тут, совершенно неожиданно, его вытащили из мешка.

Два лица в полумраке. Рты то открываются, то закрываются. Саймон хотел сказать «нет», но не смог ничего произнести. Они пропихивали его в какую-то дыру. Может, это печка, и они хотят зажарить его, хотя пальцы у него – тонкие веточки, слишком острые, чтобы их можно было есть? Нет, это не может быть печка, ведь он не чувствует жара, а только пульсирующую холодную темноту. Рот освободили, и он открыл его, но оттуда ничего не вырвалось. Кроме дыхания.

– Один только звук, и я изрежу тебя на мелкие кусочки и скормлю птицам, – произнес голос хозяина. – Слышишь?

Слышал ли он? Он уже ничего не слышал, кроме трения камня о землю, а затем воцарилась черная ночь, и холодная ночь, и тихая ночь, и потерянная ночь, и только его сердце продолжало рокотать, как барабан, под натянутой кожей: «Я жив, я жив, я жив».

Глава 29

– Я вчера видела Алана, – сказала Фрида.

Заговорила она практически впервые. Когда Джозеф заехал за ней на фургоне, он говорил о Рубене, о работе и о семье. Когда же наконец Фрида решила поддержать беседу, тон у нее был такой, словно она разговаривает сама с собой.

– Он ваш пациент, нет?

– Он пришел ко мне домой. Узнал, где я живу, и пришел ко мне домой. Я говорила: если что-то случится, он может связаться со мной в любое время. Но он должен был позвонить мне, а не ломиться в дверь. Он словно применил ко мне силу. Если бы все было нормально, я бы отослала его прочь. Может, перестала бы работать с ним, отправила его к другому врачу.

Джозеф не отвечал и вел фургон сразу через несколько полос дороги.

– Здесь нужно съехать на автостраду, правильно?

– Правильно.

Фрида инстинктивно подняла руки, пытаясь защититься: Джозеф рывком направил фургон между двумя грузовиками.

– Все нормально, – заверил он.

Фрида осмотрелась. Они уже въезжали в сельскую местность, и их окружали скованные морозом поля и одинокие деревья.

– Применил силу… – повторил Джозеф. – Как когда я приходить к вам домой.

– Это совсем другое дело, – возразила Фрида. – Вы не мой пациент. Я для них – тайна. Они придумывают обо мне небылицы и достаточно часто влюбляются в меня. Дело не только во мне. Это – часть работы, но все равно нужно соблюдать осторожность.

Джозеф, отвлекшись от дороги, покосился на нее.

– Вы тоже влюбляться?

– Нет, – призналась Фрида. – Я знаю о них все: их фантазии, потайные страхи, ложь. Нельзя влюбиться в человека, о котором ты знаешь буквально все. Я же ничего не рассказываю пациентам о своей жизни и не позволяю им приближаться к своему дому.

– И что вы сделать?

– Я нарушила собственное правило, – вздохнула Фрида. – Я впустила его в свой дом, правда, всего на несколько минут. В виде исключения: мне пришлось признать, что у него есть право проявлять любопытство.

– Вы ему все рассказать?

– Я не могу рассказать ему все. Я сама многого не понимаю. Именно поэтому мы сейчас в пути.

– Так что вы ему сказать?

Фрида посмотрела в окно. Как это странно – жить на ферме в десять минутах езды от Лондона. Она всегда думала, что если поселится не в Лондоне, то где-то очень далеко, куда надо добираться много часов или даже дней. Заброшенный маяк… это бы подошло. Возможно, и не заброшенный подошел бы. Можно ли переучиться с психоаналитика на смотрителя маяка? Существуют ли еще вообще смотрители маяка?

– Было трудно, – продолжала Фрида. – Я постаралась причинить ему как можно меньше боли. Возможно, пыталась причинить как можно меньше боли себе самой. Но разве можно вообще не причинить боли, когда рассказываешь человеку о том, что у него есть брат, о существовании которого он и не подозревал?

Она не могла бы с точностью сказать, что Джозеф понял из ее тирады.

– Он сердиться на вас?

– Ну, единственной его реакцией оказалось то, что он остолбенел, – сказала Фрида. – В результате шока людей часто охватывает своеобразное спокойствие, когда они узнают о по-настоящему серьезных вещах, таких, которые изменят всю их жизнь. Я добавила, что вскоре смогу рассказать ему даже больше этого, но, возможно, мне опять придется прибегнуть к помощи полиции – хотя, разумеется, наверняка я ничего сказать не могу. Я не знаю, имеет ли это какое-то отношение к маленькому мальчику или у меня слишком бурное воображение и я все невольно запутала. Так или иначе, я извинилась за полицию, если ее действительно придется привлекать, и добавила, что на сей раз он никак с делом не связан. В общем, справиться с таким количеством информации за один раз очень и очень нелегко.

– И что он сказать?

– Я пыталась его разговорить, но он не произнес ни слова. Он просто сидел, опустив голову на руки. Возможно, он даже плакал, но я не уверена. Наверное, ему нужно найти укромное место, посидеть там и подумать обо всем, дать всему как-то утрястись.

– Он знакомиться со своим близнецом?

– Я не знаю, – покачала головой Фрида. – Все время думаю об этом. Но у меня такое ощущение, что этого не произойдет. Как бы там ни было, я думаю, что проблема Алана заключается в чувстве вины: он считает себя виноватым, но не понимает, в чем именно или почему. Особенно его потрясли мои слова о предстоящем визите в полицию. Ему очень тяжело снова пережить такую ситуацию. И хорошо, что он услышал об этом от меня. Я боялась, что он рассердится, но он, похоже, находился в состоянии шока. Он просто ушел. Я понимала, что подвела его. Ведь цель моей работы состоит в том, чтобы помочь пациенту.