Написано кровью - Грэм Кэролайн

При расчете у кассы получилось пятьдесят три фунта. Уверенный в своей способности свести баланс, Брайан не взял с собой кредитную карту. Он стоял, красный от злости и унижения, и ждал, пока подойдет контролер. Подкатили другую тележку, чтобы выгрузить в нее и вернуть обратно на полки все, что, как оказалось, Брайан не мог себе позволить. Люди из длинной очереди в кассу вовсе ему не сочувствовали. На парковке он дал волю гневу:

— Ты что, не могла мне сказать? Ты ведь знаешь, что сколько стоит! — Он злобно засунул картонные коробки в багажник и захлопнул его. — Бог знает, как ухитряются люди, живущие на пособие, не только есть, но еще и курить!

— Они живут на пицце из картонных коробок, чипсах и просроченных консервах, — ответила Сью, не сумев скрыть удовлетворение, о котором ей пришлось жалеть всю обратную дорогу.

— Мэнди! Мэнд! — кричал он сейчас с крыльца, настежь открыв дверь, отчего в кухне сразу стало холодно, как в леднике. — Автобус!

— Жуть! — Мэнди закуталась в похоронно-черную попону, расправила ужасные складки и взяла сумку для завтрака с собакой Снупи.

— Обязательно запей чем-нибудь горячим, а не сладкой водой из банки.

— Я, может, зайду к бабуле после школы.

— A-а. Спасибо, что предупредила. — На лице Сью появилась улыбка, которая от частых унижений стала несколько глуповатой. — Пока.

Хлопнула дверь, они ушли. Как всегда после ухода мужа и дочери, Сью испытала огромное облегчение, смешанное с чувством вины. Она подбросила угля в прожорливую плиту, которая досталась им вместе с домом и которую с тех пор они так и не собрались выбросить, и пододвинула старое кресло поближе к огню.

Дом улегся вокруг нее тихо и заботливо. Она глубоко и размеренно дышала, постепенно успокаиваясь, избавляясь от гнетущего чувства, которое не покидало ее, когда рядом была семья.

Семья! Как не подходит к ним это слово. Сью была не настолько глупа, чтобы верить лучезарному счастью семей из рекламы, поглощающих на завтрак хлопья, но она не сомневалась, что где-то между поддельным, рекламным счастьем и равнодушной отчужденностью обитателей коттеджа «Тревельян» есть что-то настоящее. Родители и дети, которые пусть и спорят иногда, но поддерживают друг друга, любят, хотя временами и ненавидят, помогают друг другу в беде и всегда готовы сплотиться даже при намеке на враждебность извне.

Сейчас она гадала, как делала порой, хотя и зарекалась думать об этом, не было ли в ее прошлом критической развилки, у которой она ступила не на ту дорогу. Да, она забеременела вне брака. Ну и что из того? Это случилось в восемьдесят втором — не в тридцатые годы, когда матерей-одиночек чуть ли не побивали камнями на улицах. Она могла бы воспротивиться давлению родителей и Клэптонов, которые ужасно боялись, как бы соседи не пронюхали, что их сынок бросил подружку с ребенком. Брайану, который только-только начал грешить (Сью залетела в первый же раз, как они переспали), все было внове, и, конечно, об аборте и речи не шло.

Сью всегда любила детей и надеялась, что когда-нибудь родит по меньшей мере четверых. Пока Аманда оставалась маленькой, Сью была ближе к полному счастью, чем когда-либо в своей жизни. Купать и одевать дочку, играть с ней, учить ее ходить. Просто любить ее. Перед этим сияющим, драгоценным средоточием жизни меркли даже нападки быстро скисшего Брайана, утверждавшего теперь, будто его вынудили жениться.

А потом постепенно все изменилось. Родители Брайана, которые жили всего в пяти милях от них и обожали свою единственную внучку, требовали, чтобы она больше времени проводила с ними. Брайан возил к ним девочку каждые выходные, иногда оставлял ее у родителей на два дня. Она возвращалась с кучей подарков, усталая, капризная и больная от множества съеденных конфет.

Сначала любовь к дочери пересиливала страх перед недовольством мужа, и Сью противилась столь частым и долгим визитам к бабушке и дедушке. Раз в месяц на один день — куда ни шло. И почему бы им не ездить всем вместе?

Такие предложения с ее стороны приводили к ссорам. Миссис Клэптон утверждала, будто Сьюзен хочет, чтобы маленькая Мэнди отвыкла от них, а мистер Клэптон умолял всех говорить потише, потому что летом их голоса не заглушает даже шум газонокосилок. Аманда визжала и вопила, тем самым показывая свои предпочтения, потом, освоив телефон, вопила и ревела уже в трубку, чем буквально надрывала сердце бабуле: бедная малютка, какие лишения она терпит!

Разумеется, Сью сдалась. Это было неизбежно: те трое так крепко вцепились в ребенка, что она признала битву проигранной еще до объявления войны. К тому же как раз в это время она начала работать в детском садике, где каждый день ее окружали карапузы, чьи слезы ей приходилось осушать, ссадины лечить поцелуями, капризы сдерживать, и самое главное, появились уши, готовые слушать ее рассказы.

Воспоминание о детском садике вернуло Сью в настоящее. Она вскочила, метнулась к часам посмотреть на циферблат, но оказалось, что все в порядке, у нее в запасе еще полчаса. Она открыла комод под лестницей, где хранила краски, обрезки ткани, материал для набивки, клей. Накануне вечером Сью смастерила из цилиндриков «тампакса» десять пальчиковых куколок: обезьянки и эльфы, феи и динозаврики. Надев на мизинец муравьеда с нахальной улыбкой на длинной мордочке, она пошевелила пальцем и представила себе лица детей, когда невесть откуда вдруг появятся все десять кукол, кивая им и треща без умолку.

Сложив кукол в коробку, Сью села и пробежала глазами список дел на сегодня. Купить тыкву в деревенской лавке. Напомнить миссис Харрис, что следующую неделю печенье печет она. Спросить Мэри Беннет, не посмотрит ли ее муж электрический чайник. Поговорить с Рексом.

Вчера вечером она снова к нему постучалась. Была уверена, что он дома, слышала лай Монкальма, но дверь никто не открыл. Все это было так не похоже на Рекса. Если не считать священных часов, отданных работе, он всегда был рад пообщаться, иногда до такой степени, что вы потом не знали, как от него отделаться.

Почта! Повторяя вслух, как заклинание: «„Мэтьюэн“, „Мэтьюэн“! Пусть это будет, Мэтьюэн“!», Сью побежала в прихожую. Но почтальон принес всего-навсего уведомление о распродаже в магазине, где Брайан когда-то купил видеокамеру.

К девяти тридцати утра Барнаби, переварив очередную криминальную сводку, снова делился неутешительными выводами с группой, ведущей расследование:

— Отпечатки на орудии убийства принадлежат приходящей уборщице, миссис Банди. Один из них четкий, остальные смазаны, вероятнее всего — тем, кто воспользовался подсвечником, чтобы проломить голову Хедли. На руках у этого человека были перчатки, скорее кожаные, чем матерчатые. Эксперты пока не могут сказать ничего определенного насчет отпечатков преступника. Они всё еще идентифицируют пальчики, которые мы имеем на данный момент. А у нас есть отпечатки всех, за исключением миссис Лиддиард, слишком запуганной золовкой, и самой Гонории, которая наотрез отказалась помочь следствию.

— Кто-то должен объяснить ей, как это важно, — сказал инспектор Мередит и благоразумно добавил, — сэр!

— Действительно, — согласился Барнаби, и по его губам скользнула ледяная улыбка. — Может, возьмете это на себя, раз уж так и так работаете в деревне?

— Буду рад, старший инспектор.

— К сожалению, — улыбка Барнаби сделалась нейтральной, когда он вновь заговорил непосредственно о деле, — под ногтями у Хедли практически ничего не обнаружено. Ни частиц кожи, ни волос, ни волокон ткани, так что, похоже, жертва не сопротивлялась. Трудно предположить, что Хедли просто решил покориться судьбе, поэтому, думаю, мы можем принять версию доктора Булларда: первый же удар, который, скорее всего, был неожиданным, либо убил его на месте, либо сделал совершенно беспомощным.

Несколько больше нам повезло с комодом. Ящики были выстелены вощеной бумагой, от которой следствию пользы никакой, но в них скопилось некоторое количество пыли, содержащей частички кашемира, бледно-голубого, а значит, в ящиках хранили свитера или кардиганы. Боюсь, не очень захватывающее открытие. По обуви Дженнингса нет ничего. В саду следов не обнаружено. Даже следов Лоры Хаттон, которые могли бы там остаться, из-за погоды мы не нашли.