Рассказы - Blackfighter

Должно быть, оттого он почти не заметил и потом не мог вспомнить, как из полуподвальной комнаты с ванной очутился наверху, должно быть в гостевых покоях — шел ли он сам, или его нес кто-то, и если нес, то кто это мог быть. Следующим воспоминанием было чуть странное ощущение прикосновения грубоватой прохладной ткани — должно быть, домотканого льна — к коже. Он привык к шелку, но этот негладкий, шершавый, неровный немного материал оказался более приятным для него, нежели вся развратно-шелестящая гладь и ласка шелков. Запах от ткани шел тоже незнакомый, непривычный — не сладкие и томные ароматы смешавшихся на ткани разных духов и теплые оттенки человеческой плоти, а какой-то звонкий благоуханный холод, не похожий ни на что, кроме воспоминания о первом снеге рано поутру. Его укрыли по плечи, потом, после двух звонких ударов металла о металл — так ему послышался звук закрываемых штор — и наступившего сумрака зажглась свеча, но где-то далеко, за изголовьем кровати. Чья-то прохладная рука легла ему на лоб — и на несколько минут он вынырнул прочь из своего забытья, ибо узнал эту руку; Эбисс совсем по-детски потянулся навстречу, потерся об нее лбом, подставил под сухое и охлаждающее прикосновение глаза, которые отчего-то вдруг стали тяжелыми и полными пульсирующей боли. Рука покоилась на его пылающем от жара лбу — или это просто казалось по контрасту с ледяным прикосновением? — довольно долго; и юноша успел увериться в том, что именно так и выглядит ближний круг рая: эта ткань, эта рука, близость этого человека, эти чувства, что обуревали его, весь тот пожар души, на огне которого плавилось детское упрямство и прихоть, каприз и привычка покорять, а на дне тигля собирались, капля по капле, совсем иные чувства. Блистающая ртуть покорности и нежно сияющее золото искренней любви, мягко светящееся серебро преданности и упрямая сталь верности — эта алхимия была ему самому непонятна, не до конца им самим ощутима, но результаты ее ему предстояло принять в себя на долгие, долгие годы.

И через несколько минут рай обратился в ад, но эта перемена была принята им с удивительной покорностью и даже радостью. Вместо холодной руки он ощутил на своих губах такие же холодные губы, но если рука была лишена какой-либо чувственности, ласки или нежности, если она была только покровительственной, крылом архангела — губы были требовательными и страстными, опьяняющими и сводящими с ума, и клыки беса чувствовались где-то за ними. Впрочем, все это он вспомнил и перевел в образы потом — тогда юноша смог только почти что задохнуться от радости и восторга; и тут все кончилось, прикосновение пропало, растаяло. Он прошептал:

— Останься со мной!..

Но ответом ему был лишь едва уловимый смех, мягкий перестук удаляющихся шагов и протяжный звук осторожно закрываемой двери. Он зажмурился от царапнувшей по сердцу острой боли разочарования — тут же его настиг сон — или просто забытье, без сновидений, без мыслей, без каких-либо эмоций или тревог… ровное целительное забвенье, начавшееся с чувства легкости, словно в теплой морской воде, а завершившееся ощущением спокойного полета.

Ролан — размышления

Весьма-таки забавным, хотя и безусловно лишенным какого-бы то ни было пророческого смысла совпадением было то, что ровно на следующий день после того, как юный Эбисс совершил свою эскападу, я получил очередное известие из Академии и в нем мне впервые предложили вернуться. Едва ли нужно объяснять, что я не согласился; в Академию отправился подробный доклад, описывающий все токсикологические свойства некоторых местных культур, их воздействие на гуманоидный организм и принципы коррекции отравления таковыми при условии соблюдения культурного эмбарго. А также некоторое количество рассуждение о том, почему и как в Кхарде занятия медициной, алхимией или чем-то подобным никоим образом не считаются зазорными для аристократа; скорее даже наоборот, прибавляют ему уважения, конечно, если результаты очевидны. В конце отчета кратенько было приписано, что я считаю свое возвращение преждевременным. Разумеется, Академия отнеслась к этому со свойственной ей материнской терпимостью. Примерно три четверти отправленных в иные реальности агентов оставались там навсегда — при этом по-прежнему находясь на попечении Академии, под ее неусыпной заботой и полном попустительстве к любому образу жизни, лишь бы не нарушались основные принципы. Сроднившиеся с иными реальностями агенты получали необходимые предметы, медицинскую помощь, новости и советы — и никто никогда не настаивал особо рьяно на их возвращении. Академия иногда представлялась мне организацией по безвозмездному переселению отдельной части населения реальности Земля в иные, более симпатичные им реальности. Просто удивительна была эта кротость, с которой Академия соглашалась на то, что очередной агент приобретал статус «невозвращенца»: чтобы обучить его и подготовить к внедрению требовалось минимум семь лет и, судя по уровню нашей подготовки и качеству оборудования — более чем немалые суммы денег.

В общем, я вежливо отказался от приглашения вернуться домой — во-первых, это было чертовски не ко времени, во-вторых, какого-то особенного задания, которое мог бы исполнить только я, мне не предлагали; посему совесть меня нисколько не мучила, я остался в реальности Кретьян и продолжил выполнять роль агента. То есть — вести жизнь местного аристократа, что следует понимать, как откровенное безделье, праздность и разврат. Впрочем, последним пунктом программы я не особенно увлекался, хотя в империи Кхард это было любимейшим национальным видом спорта и хобби одновременно; не могу точно сказать, в чем тут было дело — то ли в моей редкостной разборчивости, хотя едва ли, здесь, где каждый житель был по нашим меркам удивительно красив, найти себе подружку или приятеля было очень просто, то ли в том, что мне как раз и не хотелось этой простоты, а хотелось напряжения и накала чувств, которое я мог бы испытать далеко не с каждым. В результате, амурными делами я увлекался ровно настолько, насколько это нужно было, чтобы не выделяться ничем из массы придворных.

Географически мир, из которого состояла реальность Кретьян, названная так по имени своего первооткрывателя, совпадал с Землей. Однако, на этом сходство и заканчивалось. Если здесь и были когда-то иные расы, кроме европеоидной земной, то к моменту моего появления они бесследно исчезли и памяти о них не осталось. Континент, который на Земле звался Америкой здесь вообще заселен не был, также, как Австралия и Африка. Населена была только Евразия, причем в основном в европейской ее части. От западного морского побережья где-то до середины местной «Сибири» раскинулась империя Кхард, столица ее располагалась где-то около земного Марселя. На севере жили племена, очень напоминающие земных викингов, на юге и востоке — дикари-кочевники, имеющие много общего со скифами и сарматами земной древности. Племена Кану, которые составляли империю, можно было сравнить с окситанцами; по крайней мере, в жителях Этории и окрестностей было безусловно что-то от средневекового земного Прованса. Империя, у которой никогда не было ни врагов, ни конкурентов, с одной стороны была весьма прогрессивным государством, с другой стороны — развивалась медленно и неспешно; настолько неспешно, что со стороны это могло показаться полной статичностью. Здесь царил феодальный строй во всей его красе и жестокости, однако, нужно уточнить, что в Кхарде никогда не знали всего того, чем щеголяла земная история — междоусобные войны феодалов, жестокость их к крепостным, религиозные войны, зверства инквизиции. Оплотом добродетели и гуманизма империя, естественно, не являлась, но сравнительно с Европой XIV–XV веков, с которой она более-менее совпадала по культурному уровню, это было мирное, демократичное и цивилизованное государство. Северяне и кочевники были несколько более дики, у них сохранялись родоплеменные отношения, процветало рабство и работорговля, язычество — в общем, это были вполне обычные варвары.