Перейти грань - Роберт Стоун

Довольная результатом своего визита, Энн на прощание обняла Антуанетту. Но при этом ей почудилось что-то зловещее в сочувствии, проявленном секретаршей при расставании. Словно промелькнул намек на тягучие вдовьи сумерки, которые она может разделить с ней, посещая по вечерам танцзалы, лишенные окон. И Энн вдруг резко выпрямилась и отшатнулась от объятий полицейской вдовы.

Спускаясь в одиночестве на скоростном лифте, она впервые задумалась о природе одиночества, в котором ей предстоит пребывать ближайшие месяцы. Каждому из них действительно придется остаться один на один со всем миром, как это было во время войны. Рассчитывать на чью-то поддержку и сочувствие не приходилось.

Да и сама мысль о чьей-то поддержке вызывала у нее отвращение. Нет, ей не требуется утешение. Им нужна только победа. Только она могла стать их реваншем. Утешение нужно другим — ничтожным и посредственным. Ей требовалась только победа.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

30

Вскоре после восхода солнца, когда от маяка Амброуз его отделяли двое суток и две сотни миль пути, Браун сидел в открытой рубке «Ноны» и всматривался в горизонт на западе. Вдали за кормой исчезали из виду последние белые плотные тучи над родным берегом. Устойчивый норд-вест в пять узлов посвистывал в парусах.

В тот вечер несколько месяцев назад, когда впервые позвонил Гарри Торн, Оуэн сразу же принялся прокладывать на адмиралтейских картах свой кругосветный маршрут. Но сейчас, наблюдая, как мимо проплывают белые шлейфы утреннего тумана, он не испытывал желания заниматься прокладкой курсов. В последние часы предрассветной темноты он задремал и, проснувшись, обнаружил, что его подхватил Гольфстрим и несет по залитому солнцем серо-голубому океану. «Как долго, — подумал он, — я обещал себе незнакомые небеса над головой». Перегнувшись через борт, он опустил руку в набегающую волну и почувствовал ее тепло. Это ощущение вызвало у него улыбку.

Какое-то время он казался себе беглецом, охваченным единственным желанием идти, очертя голову, вперед, лишь бы подальше от берега. Но разум подсказывал, что надо идти на восток, пока держится ветер, и как можно скорее пересечь течение. Первый факс с метеосводкой не содержал ничего пугающего: тропические штормы не подкрадывались, и северные ветры не угрожали.

После выхода из пролива Браун спал очень мало. Подложив под спину штормовку, он сидел в рубке и боролся со сном, то впадая в полузабытье, то вновь возвращаясь к реальности. Его радиолокационный сигнализатор, предупреждающий о возможности столкновения с другими судами, охватывал морскую поверхность в радиусе пятнадцати миль. Две ночи, пока «Нона» шла на маршрутах прибрежного судоходства, он не покидал палубы, не отрываясь от темного горизонта. Но несколько часов в небесно-голубых водах Гольфстрима расположили его к беззаботному отдыху. Он спустился вниз и, убрав с койки брошенное в последнюю минуту снаряжение, вытянулся на ней во весь рост.

Когда Оуэн вновь поднялся на палубу, солнце низко висело над океаном, окрашивая его в пастельные тона скупым октябрьским светом. Устойчивый ветер гнал «Нону» на восток. В последних лучах догоравшего солнца он проверил крепление самоориентирующейся лопасти и ослабил линии, чтобы уменьшить износ. Как показывал его вахтенный журнал, он прошел с позавчерашнего дня 154 мили, делая в среднем до семи узлов.

На ужин он разогрел банку куриного бульона и перелил его в обычную кофейную чашку, из тех, что использовались на кораблях ВМС. Энн завернула ее в салфетку и перевязала синей лентой. Внутри он нашел записку с планом размещения припасов на борту. Достаточно было только обвести взглядом главную каюту, чтобы убедиться, как много всего она предусмотрела. Когда привычная красно-белая банка из-под супа «Кэмпбл» полетела в контейнер для отходов, его нынешняя ситуация на какое-то мгновение показалась ему абсурдной: дом вдали от дома.

Он пил бульон на палубе в вечерних сумерках и прислушивался к мирному пению ветра в парусах. Чувство одиночества, которое он испытывал, сильно удивляло его. Он привык считать, что, кроме Энн, у него не было никого. Даже в самых далеких воспоминаниях детства он казался себе одиноким.

Последним одиночным плаванием Брауна был пятидневный переход между Флоридой и мысом Страха. Ему было нелегко вспоминать об этом. Часть пройденного маршрута ассоциировалась с другими удачными походами и не оставляла неприятного осадка. Но на второй половине пути его рассудок проделывал какие-то фокусы, главным образом по ночам. Если слух легко улавливал мелодию ветра и настраивался на нее, то глазу в беспорядочной череде волн и света рисовались какие-то причудливые формы. Подобные вещи случаются в глухом лесу. И случаются с каждым.

Браун вдруг обнаружил, что воспоминания о переходе к мысу Страха вызывают у него чувство неловкости. Вместе с ними в памяти всплывала его ложь в разговоре с Риггз-Бауэном о походе вокруг острова Королевы Шарлотты. Он смахнул тыльной стороной ладони пот, выступивший на лбу. Та ложь показалась ему сейчас, посреди темного океана, настолько вопиющей, что он рассмеялся во весь голос. За бортом — самое заброшенное, туманное и опасное побережье из всех, какие только есть на земле, с убийственными скалами и плавающими стволами хвойных деревьев. В памяти — самая беспардонная ложь, какую только можно придумать! Но сказанного не воротишь. Это был примитивный выверт какого-то темного уголка в сознании. Воспоминания были неприятными и какими-то странными.

Зарево, горевшее в чистом небе над головой, сулило нужный западный ветер. Над оставшимся позади континентом ярко сияла звезда Альтаир. Впереди над океаном светился Орион. От того, что звезды вновь принадлежали ему, в душе, как в детстве, возникала радость. Незадолго до полуночи он спустился вниз. Проснувшись, почувствовал головокружение, а когда поднялся, то вынужден был ухватиться за поручень над головой. Ветер над палубой потеплел и пах дождем, но продолжал так же устойчиво дуть с северо-запада. Стабилизатор управления работал, заставляя «Нону» идти нужным курсом на восток с левым галсом. Бегающий по кругу луч радара показывал чистый горизонт.

За штурманским столом Браун лениво раскрыл экземпляр «Океанских проходов мира». «Утром, — подумал он, — надо будет сделать привязку и проложить предварительный курс». «Океанские проходы» для данного времени года указывали ему точку с координатами 34 градуса северной широты и 45 градусов западной долготы, откуда он мог подхватить в свои паруса северо-восточные пассаты. Браун подумал, что, если позволит ветер, он может пройти еще дальше на восток. Впервые после выхода в море он включил монитор космической системы навигации. Затем по приемнику коротковолновой связи настроился на морскую обсерваторию, откуда передавались сигналы точного времени, и скорректировал ход своих часов и бортовых хронометров. Вдоль стен каюты пылилось его таинственно молчавшее электронное оборудование с многочисленными кнопками и индикаторами. Браун подозревал, что не сделает даже попытки воспользоваться им.

Вскоре, почувствовав жажду, он прошел на камбуз, выпил несколько чашек воды и лег на койку. Но стоило ему только закрыть глаза, как вновь началось головокружение. Он страдал морской болезнью только раз в жизни, попав в болтанку в Малом заливе на десантной посудине во время учебной высадки на берег. Это было почти двадцать лет назад. То, что это состояние возвращалось к нему сейчас, казалось злой иронией судьбы.

Он встал и, настроившись на какую-то радиостанцию, передававшую джаз, выключил все освещение в каюте, кроме небольшой лампы над штурманским столом. Затем прилег обратно, чтобы послушать музыку и, если удастся, заснуть. Вскоре ему сделалось жарко. Но стоило отбросить спальный мешок, как тут же стало холодно. И тогда он вспомнил о своей ноге, которую поранил на причале в порту. Браун сел и включил верхний свет.

Вид раны чуть повыше лодыжки встревожил его. Она покрылась коростой цвета воды в нью-йоркской гавани, вокруг нее расплывалась краснота. Нажав рядом, он почувствовал тупую боль в мышцах от лодыжки до самого бедра. Порез, похоже, был глубокий, хотя и не сильно кровоточил. В порту, когда он поранился, отлив только начинался, поэтому тот острый выступ, о который он порезался, находился ниже отметки наименьшего уровня и не выступал над водой. Это был классический образец резаной раны с возможным последующим развитием столбняка. Со времени последней прививки прошло больше пяти лет, а сделать новую ему не пришло в голову. Раны, полученные в море, обычно не приводили к заражению.

— Проклятье! — вырвалось у него.

Забравшись в спальный мешок, он прочел в «Полной домашней медицинской энциклопедии», которую достал из аптечки: