Запретный рай - Лора Бекитт

— Я убил одного из них, — добавил Атеа.

Взгляд отца Гюильмара был пристальным и долгим.

— Ты совершил тяжкий грех, но, как ни странно, сейчас я на твоей стороне. Я тебя не выдам.

Он велел Сесилии постелить циновку в чулане и принести покрывала.

— Ты ранен? — спросил он Атеа, и тот ответил:

— Ничего серьезного. Просто содрана кожа.

Сесилия подала ему чашку с водой, и он жадно выпил. Потом она принесла беглецам пое — блюдо из крахмала и плодов хлебного дерева — и вареную рыбу, чтобы они немного подкрепили свои силы.

Атеа с Моаной прошли в чулан, и отец Гюильмар запер за ними дверь.

— Рано или поздно они придут и сюда, но я их не впущу.

— Дайте мне оружие! — попросил Атеа, и священник твердо произнес:

— Нет, в моем доме не должна проливаться кровь. Не беспокойся, я постараюсь все уладить мирным путем.

Опустившись на циновку, Атеа закрыл глаза. Он был рад тому, что остался жив. Он не желал умирать, все потеряв, страшился навсегда унести в потусторонний мир неистовство земных желаний. В последние дни, проведенные в тюрьме, с ним творилось нечто невыносимое. Он выглядел отрешенным, безразличным, спокойным, тогда как внутри бушевал ураган. Ему хотелось разодрать себе грудь острым камнем, броситься в океан с самой высокой скалы, совершить что-то непоправимое и ужасное.

Его чувства и желания были понятны, тогда как то, что сделала Моана, казалось необъяснимым.

Открыв глаза, Атеа промолвил:

— Почему ты мне помогла?

— Потому что ты, смелый человек, а белые люди — сборище трусов.

Они смотрели друг на друга, глаза в глаза, чувствуя, как их соединяет невидимая нить — жестоко оборванная, а может, и не существовавшая прежде. Прошло не меньше минуты, пока Атеа не произнес то, что она никак не ожидала услышать:

— Прости меня, Моана. Я исковеркал и разрушил твою жизнь.

Она вздрогнула.

— Арики ни перед кем не извиняются!

— Я уже не вождь. И больше никогда им не буду.

— Нет, — возразила она, — ты навсегда останешься им.

Они помолчали. Потом Атеа тихо спросил:

— Моана, что стало с Эмалаи?

— Она уплыла в свою страну вместе с отцом.

— Я никогда ее не увижу.

В его голосе звучало глубокое отчаяние обреченного человека. Моана тряхнула головой.

— Ты правильно сделал, отослав ее. Ей будет лучше в своей стране. Нам никогда не понять белых людей, а им не понять нас.

— Я понимал и знал ее. Сердцем — как говорят белые. И все же прогнал.

— Ты сделал это ради своего народа.

— Ты знаешь, Моана, для кого я это сделал!

Через некоторое время Атеа начал дрожать, и Моана приникла к нему. Это было невинное объятие. Они лежали сердце к сердцу, и эти сердца бились одинаково свободно и сильно.

— Ты не стала и уже не станешь моей женой, но я хочу предложить тебе быть моей сестрой. Возможно, нам придется умереть вместе. Скажи, ты боишься смерти?

По лицу девушки пробежала тень.

— Ее не боится лишь тот, кого ничто не держит в этом мире.

— И все же? — настаивал он.

— Немного, — сдержанно ответила она.

Атеа кивнул.

— У тебя есть что-нибудь острое?

Моана протянула ему ракушку, и Атеа сделал два разреза, на своей и ее руке, а потом соединил ранки.

— Ты даришь мне часть своей маны? — удивилась она.

— Я охотно поделился бы ею с тобой за то, что ты для меня сделала, только, думаю, от нее ничего не осталось.

— Пока твое сердце бьется, она никуда не исчезнет.

Он долго молчал, потом решительно произнес:

— Я сам все разрушил. Я жил, опьяненный своим величием, властью, мощью и силой. Надеялся получить все, что захочу, думал о вершинах, которые недоступны. Сперва я пожелал тебя, потому что ты была прекраснее всех в своем окружении, а потом решил взять себе белую девушку с волосами цвета морской пены и глазами голубыми, как вода в лагуне, и стать первым среди первых и лучшим среди лучших. Я отказался от тебя ради собственной прихоти, а потом также поступил с Эмалаи.

Моана никогда не думала и не надеялась, что этот человек откроется ей, не верила, что сможет чувствовать его так же хорошо, как музыкант чувствует свой инструмент, а сестра — брата.

И рискнула спросить:

— Ты любил Эмалаи? Той любовью, о какой говорят белые?

— Да, любил. До нее я не знал, что такое возможно. Я позволял ей все, чего не позволил бы ни тебе, ни любой другой из наших женщин. Я представал перед ней полностью обнаженным, открытым: без знаков отличия, без табу, без величия вождя. Как простой человек. Вернись то время, когда она еще была рядом, я бросил бы все и уплыл бы с ней на уединенный остров, где нет чужаков. Мы жили бы там вдвоем и были бы счастливы. И свободны.

Взгляд Моаны помрачнел. Казалось, она не ожидала такого ответа. Возможно, она думала, что Эмили уже превратилась в облачко воспоминаний, не имеющее ни четких очертаний, ни какой-либо природы. То не было ревностью, просто она не могла до конца понять, каким образом белая девушка сумела так повлиять на ход мыслей Атеа. Или его изменило что-то другое?

— Боюсь, таких островов больше нет. Все захватили они.

— Куда же мне бежать?

— Не знаю, — сказала Моана, а после добавила: — А как же я? Наверное, мне тоже нужно укрыться? Они поймут, кто тебе помог.

— Да. Бежим вместе?

Она кивнула.

— Попробуем.

Атеа показалось, что она сомневается, потому он спросил:

— Тот белый, с которым ты была последнее время, он что-то для тебя значит? Ты его любишь?

Моана сидела, положив подбородок на сплетенные пальцы и глядя в одну точку, мимо Атеа.

— Не знаю. Прежде я была одержима местью и ни о чем больше не думала. Я сошлась с ним, потому что он обещал… одолеть тебя. Теперь, когда ты мне больше не враг, я могу его оставить, но… к сожалению, он успел стать частью моей жизни.

Как и следовало ожидать, Атеа посмотрел на нее с невольным осуждением.

— Белые заставляют нас делать то, чего мы никогда бы не сделали сами. Кто из нас стал бы убивать акулу ради развлечения и тем самым гневить морских богов!

Моана не успела ответить; послышался шум, и они оба насторожились. Похоже, к дому священника подошли солдаты. Вскочив на ноги, Моана приникла к дверям. До нее и Атеа донесся разговор:

— Святой отец, мы ищем опасного преступника, полинезийца. Полагаю, вы наслышаны о нем?

— Да, но я его не видел.

— Вы позволите осмотреть ваш дом? Прости те, но таков приказ губернатора: обыскать все жилища на острове.

— Нет. Не позволю. Вы слишком многое себе позволяете. Мое жилье неприкосновенно. Я подчиняюсь не губернатору, а Церкви.